Ася скользила в воздушных потоках, воздух лежал пластами: теплыми, густыми и холодными, игольчатыми. Лагерь остался внизу, махал огнями. Только бы никто не вздумал смотреть на звезды!
Как хорошо! Пять минут — и ты у Ближних ворот, не надо продираться сквозь кусты шиповника и бояться, что тебя поймают. Ася плавно опустилась на скамейку в беседке дежурных. Никого! Неужели Сева ее не дождался? Темнота, тишина, строгий ночной лес. От ручья пополз белесый туман, вылился на берег, придвинулся вплотную к Асе. Странный такой туман, будто живой. Двигается куда захочет: то по земле расстелется, то по стволу сосны струйкой вытянется. Ася замерла.
Туман принял очертания высокого человека в чем-то длинном, похожем на саван. У тумана были глаза! Живые, черные под седыми бровями.
«Белый монах!» — догадалась Ася. Волосы зашевелились у нее в косе, и Ася поняла, что сейчас завизжит на весь лагерь — и прощай тогда бал! Но тут что-то теплое, живое прыгнуло ей на колени. Сева!
— Не бойся, — сказал он торопливо, — это Белый монах.
— Да, я Белый монах, — унылым голосом сказал туман и присел на скамейку напротив Аси.
— Бе-бе-бе…
— …лый монах, — помог он Асе и вздохнул. — Уже 300 лет все трясутся от страха, как только меня увидят. А чего вы трясетесь? Я даже ударить никого не могу, моя рука не имеет веса. Вот дай, дай мне руку!
Ася, замирая, протянула руку. Белый монах взял ее в свою. Ася почувствовала прикосновение, оно было прохладное, влажное, будто руку опустили в ручей. Потом ее рука проскользнула сквозь ладонь призрака.
— Вот видишь, — грустно сказал тот, — бестелесное я существо.
— Не расстраивайтесь, — глотнув побольше воздуха, попросила Ася.
Белый монах улыбнулся безрадостно:
— А она ничего человечек, — сказал он Севе, а Асе объяснил: — Я портной. Мне нужно было посмотреть на тебя, чтобы приготовить бальное платье. А пугать я и не собирался.
— Извините, пожалуйста, — Асе стало неловко за свой страх.
— А! Мне не привыкать, милая барышня. И потом… все эти извинения неискренни, а потому ценности не имеют.
— Почему это неискренни? — обиделась Ася.
— Ну, вот вы извиняетесь сейчас, потому что я — портной и в моей власти ваше платье, а значит, и успех на балу, а пригласи я вас танцевать, вы ведь не согласитесь, конечно.
— Конечно, соглашусь! Только вы не пригласите.
— Почему же?
— Застесняетесь. Забьетесь в уголок и будете вздыхать.
Сева захихикал: Ася угадала.
Белый монах кашлянул, пробормотал что-то и сказал:
— Ну ладно, займемся платьем. Так. Что у нас?
Он поплыл вокруг Аси, окутывая ее туманом, будто мерки снимал:
— Так-так… Волосы русые, глаза карие, веснушек немножко, так-так… Я думаю, рассветная дымка подойдет, немного летнего дождя и аромата черемуховых веток. А сюда можно сделать вставку из тихого утра и травы в росе. Как ты считаешь, Сева?
— Будет неплохо.
— Неплохо? Будет великолепно! А если мы нижнюю юбку сделаем из предзакатного часа, а в подол и рукава добавим немного ветра… Все! Готово!
Белый монах уселся на скамейке, а на Асе вместо пижамы каким-то чудесным образом оказалось совершенно неправдоподобное платье: легкое, светлое, все какое-то струящееся, такое, что Ася почувствовала себя самой прекрасной на свете. Она рассмеялась, закружилась и чмокнула Белого монаха в холодную влажную щеку.
— О, женщины, женщины! — Возвел глаза к небу Белый монах.
— Надо торопиться, — сказал Сева и вытащил из кармана крохотную бутылочку с какой-то жидкостью. — Выпей.
— Что это?
— Выпей — узнаешь.
— Не буду я пить неизвестно что! — заупрямилась Ася.
— Ась, ну как ты на бал собираешься такой каланчой? С кем танцевать будешь? Да ты пол-Дворца займешь! И вообще…
Сдобной Булочки сегодня еще люди будут, и все пьют. Это уменьшительный мед, ничего опасного.
— Уменьшительный мед? A-а, понятненько. А назад?
— Не бойся: с восходом солнца все вернется — и пижама, и рост.
— Ой, а платье?! — испугалась Ася.
— Исчезнет, растает, как туман поутру, — грустно сказал Белый монах. — Но не расстраивайся. В любое время приходи, я тебе новое сочиню. Славная ты…
— Ася, мы опаздываем. Пей!
Залпом Ася выпила уменьшительный мед. Он был густой, тягучий и очень сладкий. Дрогнул воздух вокруг, на секунду заломило все кости, стало очень больно, голова закружилась, и потемнело в глазах, качнулась земля, все поплыло куда-то. Деревья ушли резко вверх, сама Ася — вниз. И вот она стоит на скамейке, которая стала как большущий мост. Теперь она ростом с Севу, даже чуть-чуть пониже. Мир стал большим-большим, просто огромным, но Сева протянул руку:
— Пойдем, Асенок, — сказал он ласково, как старший брат. Так иногда зовет ее мама. Ладошка у Севы была твердая, крепкая. Настоящая мальчишеская ладонь. Ася улыбнулась: теперь ей совсем не было страшно.
— Если ты не против, — сказал Сева, — когда полетишь, меня за руку возьми, ладно? Я в воздухе совсем легкий.
— Конечно! Мне кажется, ты немножко сам можешь летать…
— Ну… может быть, совсем чуть-чуть… Хорошо Горынычу, он летучим родился, а я пока научусь! А дедушка когда еще разрешит звездную пыльцу использовать…
— Разрешит… Или учись.
Они покрепче взялись за руки и взлетели, крикнув Белому монаху:
— Спасибо! До свидания! Увидимся на балу!
Бал начинался. Со всего леса стекались во Дворец Сдобной Булочки гномы, пришел Леший, приполз Королевский Уж, прилетел Угомон Костюша, долговязый и неловкий, собрались жители Овражного города, феи цветочные и феи древесные, феи травяные и ягодные, привидения и лесные духи, шорох речной, шорох лесной, шорох ручейный…
У парадного входа столпились самые разнообразные кареты, запряженные божьими коровками, кузнечиками, стрекозами; десятка два верховых ящериц замерли на гладком камне неподалеку. Длинный извилистый лаз было не узнать: он был задрапирован белоснежными облаками, освещен светильниками с ароматическими маслами, а вместо земляного пола — ковер зеленого нежного мха.
Теперь, когда Ася была ростом с мизинец, коридор казался огромным, стены уходили ввысь, а когда они с Севой вошли в бальный зал, у Аси даже дыхание перехватило. Раньше она могла дотянуться до потолка, встав на носочки, теперь этот потолок терялся где-то в бесконечности, будто его совсем не было. Светлячки выстроились в созвездия так, что казалось, будто бал проходит под открытым небом. Оркестр из 50 кузнечиков, 30 сверчков и дирижера-соловья настраивал инструменты. Гномы-лакеи разносили напитки, а гости бродили по залу в ожидании танцев, знакомились, разговаривали, охали-ахали.