– Черт его знает. Может, потому, что у нас тоже европейская культура и они для нас свои? – задумался и Леха.
– Опять не пойму. Мы-то для них – азиаты. Никак не свои вообще. Чего ж мы к ним тремся? Как сирота приблудная, шелудивая?
– А знаешь, много думать – голова облысеет и устанешь зря. Давай я пойду у комиссара шахматы возьму, сыгранем, – предложил потомок.
– А что, у него шахматы появились? – оживился Середа.
– Ну да, я у него доску видал шахматную, ящичек такой распашной.
– Так там внутри не фигуры, а кости домино. Я сам купился.
– Точно?
– Точнее не бывает. Фигуры высыпались при драпе, а никто не заметил, не до того было. Так что у нас сейчас культурного досуга – домино да карты немецкие, но их все начальство не любит, словно сговорились. Да и с домино незадача – комиссар с командиром стучать со вкусом не разрешают: демаскирует, дескать, понимэ? А без стука – радости четвертинка, – пояснил артиллерист.
– Ну давай что другое придумаем. Баня занята? – спросил Леха, тут же вспомнив, что для бани надо долго таскать воду и пилить дровишки.
– Второго взвода очередь, чужих не пустят. Побриться можно, пока мыло есть. Беда с мылом, прачки уже с золой стирают, – ответил Середа.
– Не, на фиг нужно, меня шерсть не беспокоит. Погожу.
– Ну да, шорсти той у тебя на харе – шесть с половиной волосин.
– Слушай, а тебе как пшенка? Я вот что-то ее видеть не могу, а ты?
– Да тоже надоела. Хотя опять смешно – когда мы вчетвером шлялись и кто б нас такой угостил – урчали бы, пожиравши! – спросил Середа, посмеиваясь.
– Это точно. Еще б и добавки попросили, – не стал спорить Леха.
– Трижды.
– Ага.
Темнело. С центра лагеря, где был общий костер, освещавший в вечернее время лагерь – другого света не было, – неожиданно раздался одинокий голос, выводивший хорошо разбираемые слова:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
– А неплохо поет, – заметил Середа. Потом глянул на приятеля и, усмехнувшись, предложил: – Раз не получилось у нас с тобой в глубинных извивах души разобраться, можем поуслаждать себе слух. Ну и окружающим тоже, кто спрятаться не успеет. Ты как, петь любишь?
Леха на секунду оторопел. Петь ему не доводилось ни разу; ну может, в детсаду или в начальной школе… Потом он вспомнил, что слов песен не знает вовсе. То есть знает сколько-то, но то, что слушал в прошлом времени, в это время не лезло никак. Потомок представил себе в лицах, как он орет во всю глотку широко популярное: «Я тебя бум-бум-бум, Ты меня бум-бум-бум, Мы вместе бум-бум-бум, С тобою бум-бум-бум». Поморщился, потому как сразу же себе представил офигевшие физиономии Семенова и Середы. Бурят, может, и ничего, он все-таки дикий человек, они там у себя в Якутии и не такое, наверное, поют, когда с бубнами пляшут, или с чем там должно.
– Медведь на ухо наступил? – по-своему понял внимательно смотревший Середа.
– Я ж не глухой, – не понял его потомок и закончил: – Я петь не умею, а слушать – всегда пожалуйста!
– Тогда пойдем, я сегодня в голосе! «Через прорезь пулемета я ищу в пыли врага!» – Пропев это, артиллерист легко вскочил с бревнышка и потянулся.
– Пошли, – согласился потомок и тоже встал, правда, не так лихо.
Вылазка с самого начала выглядела какой-то нелепой, и кроме Середы да Бендебери остальные были тоже озадачены. Даже лейтенант стал какой-то очумелый после того, как выслушал от командира боевую задачу.
Немудрено, потому как задачка не лезла ни в какие ворота для любого нормального военного человека. Надо выдвинуться почти к самому райцентру – скрытно, разумеется, – там проникнуть на территорию временных военных складов, и провести на складах ревизию, словно это не армейские склады, а сельпо какое-то. При этом строжайшим образом запрещалось вступать в перестрелку с немцами и вообще привлекать внимание. В провожатые дали двух пацанят, похожих на таких же сорванцов, помогавших в поиске пушки. Еще дали десять человек для переноски тяжестей. В целом все выглядело как-то невсамделишно.
Березкин, как дисциплинированный человек, вопросов задавать не стал, хотя и ушел от командира в сомнениях. Зато его ефрейтор тут же разговорил тех самых пацанят, и в короткий срок выудил у них все, что можно. Потому для отобранных к вылазке сослуживцев все стало ясно довольно быстро.
Склады все-таки располагались на отшибе, и к райцентру не относились, хотя к ним вела неплохая укатанная дорожка. Перед самой войной там спешно сляпали несколько строений-амбаров, обтянули все это жидковатой проволочной изгородью в два кола, воткнули на углы вышки для часовых, поставили шлагбаум, караулку и завезли всякое-разное. Местное население, наведя справки и узнав, что ни черта полезного на складах этих нет, потеряло интерес совершенно. Потом накатившиеся немцы так бодро вперлись в район, что склады остались брошенными, и их даже не удосужились поджечь. Немцы тоже не очень заинтересовались складированным имуществом, оставили в караулке отделение своих солдат последней тыловой категории, и на том все и закончилось. Службу эти фрицы (пожилые и ленивые) несли спустя рукава, хотя и нельзя было сказать, что совсем без присмотра все добро оставалось. Раз в день парочка дойчей лениво обходила склады по внутреннему периметру.
Хромой командир этой инвалидной команды, к своему счастью, встретился на рынке с Жуком. Это в корне изменило ситуацию. Немец немного владел языками (был на Украине в прошлую оккупацию), понимал специфику и очень скоро наладил взаимовыгодное сотрудничество – лесник возил караульным фрицам самогонку, копченую свинину и всякие овощи, а взамен получал соль и муку; старперы немецкие были мудрее молоденьких, рвущихся к валькириям сопляков вермахта, потому запасы у них имелись. Правда, и соль и мука – явно из советских закромов, но это уже несущественно.
В итоге у немецких караульных начался длительный пир, и последнее время они если и вылезали из караулки, то только в сортир. До того дошло, что лесник успешно впаривал им дохлятину – купил по дешевке двух палых свиней, ухитрился отбить запашок луком, чесноком, густым копчением с можжевельником, – и фрицы лопали за обе щеки. Впрочем, затяжное пьянство вело к тому, что вполне можно было покрошить им в кастрюлю портфель или ботинок: с залитыми глазами и это бы сошло за закуску.
Разумеется, этой бесхозяйственностью партизаны воспользовались, почти каждую ночь пацанята аккуратно проползали под паршиво натянутой колючей проволокой и тырили со склада патроны и что подвернется под руку. Но по малолетству и необученности военной они не могли сказать – есть ли что на складах более ценное. Вот для этого служивых и послали, чтобы глянули опытным глазом.