Командир отряда еще раз оглядел трофеи и пошел прямиком на кухню.
– Видать, этот пышный натюрморт вдохновил нашего полководца на большой торжественный ужин, – сказал Середа, критическим глазом окидывая сгруженное с трофейных телег имущество.
– Ты это о чем? – спросил Семенов.
– Так рисованная картина, где всякое вкусное изображено, называется, – величественно снизошел артиллерист.
– А по мне – так лучше это в котелке своем наблюдать, – возразил боец.
– Чужд ты прекрасному искусству. Хотя думаю, что сегодня будут щи с убоинкой, сейчас всю посуду кухари собирали, чтоб первое-второе приготовить. На второе – картошка с гусятиной будет, – облизнулся знаток живописи.
– Да, супчика-то неплохо бы, – поддержал его и Леха, внимательно рассматривавший разложенные у него на ладони вещички, которые не имели никакой ценности, но зачем-то их покойные фрицы в карманах таскали: латунный образок какого-то святого на веревочке, пара непонятных восьмиугольных жетонов с цифрой «12» из темного бакелита [159] (явно что-то вроде увольнительных жетонов), разнокалиберные пуговицы, три связки странных плоских ключей, пара погон с белым кантом, сложенная бумажка с напечатанной на ней молитвой, курительная старая трубка с изгрызенным мундштуком, две квадратные коробочки с присыпкой от потения ног и неожиданно – оловянный солдатик, старательно покрашенный, целящийся, сидя в неудобной позе, из винтовки.
– Выкинь ты эту дрянь, – не без брезгливости заметил Середа.
Потомок тем не менее все же прибрал к рукам совсем ненужного солдатика. Засунул себе в кармашек. Остальную ерунду, оставшуюся от немцев, закинул в кусты, отряхнув затем ладони.
– Негусто у них барахла оказалось, – заметил Семенов.
– Они налегке шли, да и ребятки наши прибрали все ценное, факт, – отозвался ефрейтор, укладывавший капустные кочаны в аккуратную пирамидку.
Он определенно грустил на тему того, что у легших немцев не было с собой котелков и массы всего, что при нищем партизанском быте очень бы пригодилось в хозяйстве. Впрочем, он видел, как один из команды отличившихся хвастал трофейной складной ложкой перед товарищами. Срамота – даже ложки были не у всех, часть публики себе выстругала из дощечек жалкое подобие столовых приборов и ими кашу черпали.
– А вообще, братцы, просто санаторий с усиленным питанием, – блаженно потянулся Середа.
– Ты о чем? – не понял Семенов.
– О нашей нынешней жизни. Лафа, брат! Лесной свежий воздух, здоровая пища, спокойное житье по расписанию, баня… Ну совсем не сравнить с тем, когда нас фрицы по лесу гоняли. А еще и политинформации, лекции на разные темы… Точно – санаторий. И восьмичасовой рабочий сон! Культура! В футбол бы еще погонять.
– Это не надолго, факт, – хмуро покосился Бендеберя.
– Да я понимаю… Но пока – лафа!
– Вот и радуйся, что пока за нас не взялись. Не буди лихо, пока оно тихо!
– Можно подумать, что я гитлеровский генерал, от моего хотения только и зависит – будут нас гонять или нет. Чего молчишь, Семенов, что-то ты печальный?
– Небось все ждет, когда за него этот капитон в галихве примется, факт, – засмеялся тихо Бендеберя.
– Вот тебе смешно… – печально отозвался боец.
– Писарчук, что там слыхать – когда капитана поставят тут самым главным? – глянул на товарища Середа.
Леха пожал плечами.
– Не, мы в курсе, что болтун – находка для шпиона, но нам-то сказать можешь, что там, в высоких сферах? – подначивающе подмигнул артиллерист.
Потомок помялся, потом пожал плечами:
– Да не понравился он командиру. Задавака и ленивый. Нос кверху дерет, а сам чудом жив остался – Дьяченко эта давеча говорила командиру с комиссаром, что повезло этому грузину офигенно: только она его увела – немцы нагрянули, всю хату перевернули и хозяйку в город забрали под арест.
– Везучий, зараза, факт, – отозвался Бендеберя.
– А эта Дьяченко – симпатичная деваха, – заметил Середа.
– Да ну, стрикулистка [160] тонконогая, – хмыкнул Семенов, у которого впечатление о разведчице было не шибко теплым.
Очень уж она шумная и какая-то не по-хорошему старательная. Утомляет за десять минут. Девушка, по мнению Семенова, не должна так утомлять. Потому как задача у девушки – стать хорошей женой, а с женой потом всю жизнь жить.
– Тогда тебе баба Нюся подходит, – съязвил Бендеберя. Старшая по кухне и впрямь была монументальной и спокойной до невероятия особой самых крупных габаритов.
– Ага. Мадам, вы стойте, а я побежу кругом, таки иде у вас перед? – заулыбался Середа.
Семенов заготовил было ответную насмешку, но тут пришла куча народу из кухонного наряда. Потащили на кухню все разложенные харчи, благо там кипела бурная деятельность – на аккуратных, жарких кострах, прикрытых от ветра и чужого глаза плетеными загородками, уже грелась вода во всей отрядной посуде, потому как накормить двумя блюдами весь отряд было задачкой непростой. Впрочем, на кухне и без них было кому работать, потому бывалые ветераны аккуратно свалили, как только смогли, утянув с собой два котелка горячей воды. Раз праздник, так не грех и побриться. Тем более что командир с комиссаром имели в этом плане жесткую позицию, о чем неоднократно говорили: «Советские люди должны быть образцом во всем, и в том числе – в области личной гигиены! Лозунг, который некоторые тут высказывали, а именно: «Вот когда прогоним фрица – будем мыться, будем бриться!» – недопустим категорически, и потому в нашем отряде подобного безобразия не будет!»
– А не отпустить ли мне усы? – вдруг спросил Середа, критически осматривая свою свежебритую мордуляпину в карманное трофейное зеркальце.
– Пропал козак! – горестно сказал Бендеберя, который как раз со скрежетом драл свою жесткую, словно медная проволока, щетину. Даже мыльная пена не очень способствовала процессу.
– Ты о чем? – удивленно оторвался от лицезрения себя артиллерист.
– Втюрился ты. Жених да невеста – соответственно и тили-тили, и тесто впридачу, факт, – кряхтя от усердия, ответил ефрейтор.
– В кого это? – возмутился задетый за живое Середа.
– Мне почем знать? Может, в Нюсю, – продолжил тему ефрейтор.
– Ну ты дал! – охнул артиллерист.
– Тогда в Дьяченку, – уверенно заявил Бендеберя, аккуратно пошлепывая ладонями по свежевыбритым щекам. Запахло одеколоном.
Неожиданно Середа смутился и промолчал.