Он встал, пошел на кухню и попил холодной воды, чтобы успокоиться.
«Они хотят, чтобы мы забыли об этом, – продолжил он уже более спокойно. – Народ, который живет сознанием того, что он может пойти на любые жертвы, чтобы сохраниться как народ, – непобедим. А они и тогда хотели и сейчас хотят сделать из нас рабов, быдло».
Виктор вдруг вспомнил, как пару месяцев назад был в одной организации, ставил бухгалтерский софт; на одном из рабочих мест комп не включался, и директор бросил доложившей сотруднице: «Будете уволены!» Была в этом какая-то бессильная злоба ничтожества, дорвавшегося до власти, которая прорывается каждый раз, когда это ничтожество сталкивается с обстоятельствами, в которых ничего не смыслит; и вот эта руководящая беспомощность, страх перед разоблачением, что директор, для проформы заезжающий в фирму утром и вечером, – обыкновенный паразит, обкрадывающий персонал, и выливались в крик «Будете уволены!». Таким и надо, чтобы мы забыли о Победе; вместо Победы им нужен для народа культ вечной вины за «преступления большевиков», чтобы все чувствовали себя в долгу перед жалкими лузерами, бесстыдно продувшими за зеленым сукном истории и русско-японскую, и Первую мировую, и за полгода после Февральской революции просто развалившими великую державу. Если бы тогда, до Первой мировой, в России что-то подправить…
«А не пора ли сажать за покупку должностей в бизнесе? – вдруг подумалось Виктору. – Ведь угробят дураки Россию, ей-богу, угробят…»
Экспериментировать с глотками свободы больше не хотелось; вернувшись в комнату, Виктор аккуратно поставил «Туриста» на стол и постелил себе на диване.
Вопреки ожиданиям, Виктор проснулся с необычайным ощущением бодрости. Комната была наполнена чуть прохладным воздухом, таким чистым, как будто вокруг был не микрорайон, а сосновый лес; в ванной отчетливо чувствовался йодистый запах моря и водорослей. Романовская «Алушта», по-видимому, теперь действительно служила только процессу правильного пищеварения.
По первому каналу ТВ шла утренняя гимнастика с элементами аэробики для разных возрастных групп, и Виктору просто захотелось помахать руками и попрыгать вместе с девушкой на экране, почувствовать, как все тело наполняет ощущение свободы и тепла. Зарядку сменили кадры новостей о том, как страна встает вершить новые великие дела, и Владивосток уже отчитывался пройденными метрами тоннеля на Сахалин. Казалось, что понятия серых будней не существует, что все вокруг делают что-то такое, о чем потом можно будет с упоением рассказывать всю жизнь; хотелось скорее влиться в этот поток, чтобы успеть поучаствовать в сотворении мира.
Из шкафа пискнуло. Виктор вытащил из футляра ВЭФ – индикатор был уже на последних квадратиках. В тумбочке отыскалась зарядка – угловатый пенал с двумя шнурами, как блок питания к ноуту. На кухне запел чайник.
«Интересно, а воздух – это специально для меня? Или это комплекс такой, для здоровья населения? Даже пенсов – тут же вроде большинство пожилые? Ну да, для работающих пенсов. Нехватка трудовых резервов»…
В облисполкоме на очередной сейшн на этот раз собралось десятка полтора, народ галдел, бурно что-то обсуждая, и Виктор подумал, что сейчас его засыплют вопросами. Публика была разношерстной: от мужчин за сорок в темных и серых тройках, у большей части которых из нагрудного кармана вместо платка торчали очки и авторучка, до двадцатилетних ботанов, одетых в стиле гранж и кое-как прибивших расческой полухипповые космы. Похоже, что пиплы в основном жили в науке и сегодня вырыли из шкафов то, что, по их мнению, отвечало нормам приличного общества.
Светлана перехватила его еще до дверей, в пустынном коридоре. Сегодня она выглядела в этой компании самой стильной: длинное темно-коричневое шерстяное платье в английском стиле до середины икр, белый сетчатый жакет, прическа с раскинутыми волосами а-ля София Ротару, которую дополняло крупное колье из самоцветов с монистом. От нее веяло энергией, и Виктор уже ожидал электрической искры от протянутой руки с тонкими пальцами.
– Ну как? – спросила она.
– Сто восемь.
– Шутите? Это хорошо.
– Что-то случилось? – на всякий случай поинтересовался Виктор.
– Пока ничего такого, что должно вас сейчас волновать. Приемник слушали?
– Да. Немного.
– И как?
– Разозлило.
– Понятно. После совещания с вами Веничев хочет поговорить, Степан Анатольич. Он не компьютерщик, обществовед.
– Надо что-то подготовить?
– Не надо. Вопросы, пожелания? А то у меня такое впечатление, что вы иногда стесняетесь за себя просить.
– Да нет вопросов. А, вот, кстати… нет, так, ерунда.
– Что именно?
– В коридорах народу мало. Это для меня специально?
– А почему должно быть много народу?
– Ну, с делами ходят… посетители разные.
– Сеть же есть! Зачем людей сто раз по кабинетам гонять? И потом, вы же сами рассказывали про бизнес-анализ.
– Ну это понятно, но личный фактор… Народ всегда хочет вживую решать.
– Если выдерживаются правила, если каждый знает, кто что должен делать, если четко разъяснено, как, в какой последовательности решать вопрос, – какой смысл бегать физически? Капать на мозги не получится – исполкомовских у нас тоже тренируют на предмет защиты от манипуляций… Да, все, пора, проходим.
– …И особенно хотелось бы отметить роль в будущем надежных и дешевых для пользователя дата-центров. Не только для советских предприятий и учреждений, но и для них, для капстран. Что значит, если их бизнесу будет выгодно хранить все свои данные, всю свою коммерческую информацию у нас? Они будут от нас зависеть, от наших серверов, коммуникаций, нашего софта на серверной стороне. Если мы будем сажать Европу на нефтяную иглу – это завязано на трубопроводы, а информационная игла – она везде, по всему шару, на нее весь мир можно посадить, пока мы идем вровень с другими странами по компам! У них сейчас эйфория, замена дорогих мейнфреймов на персоналки – а дальше выяснится, что самое дорогое для фирмы – это все-таки данные. Когда все переведено на цифру, потеря данных для фирмы – катастрофа! Особенно для крупной. Или утечка информации. Вот единственно не знаю, как сделать, чтобы к советским дата-центрам было доверие. Им же внушают, что мы враги, империя зла…
Виктор перевел дух и посмотрел на аудиторию.
«Не слишком ли агрессивно взял? – подумал он. – И что будет с миром, если Романов действительно мир на иглу посадит?.. А впрочем, чего я парюсь-то? Миру было дело до развала Союза? Вот и нам до мира…»
– Ну, вы знаете, это проблема решаемая… Можно?
Поднявшийся представился Николаем Федоровичем Кренкелем – однофамильцем знаменитого радиста-челюскинца, – было ему лет под тридцать пять, и понимание достойного прикида у него выражалось в свитере крупной вязки и фирмовых тверских джинсах.