– Сергий Аникитович, не слушай Бориса, – запричитала Ирина, – он же в этом ничего не понимает. Какая молодица! Ты что! Да ты первым врагом у Анны Колтовской станешь. Она и так ночами не спит, все боится милость и внимание царя потерять.
– Ира, а откуда тебе это все известно?
– Сергий, да помнишь ли, откуда меня взял? Я же во дворце царском несколько лет жила. А там не хочешь, а наслушаешься историй да сплетен разных. Если же выслушаешь мой совет, найди в крестные женщину в годах с Иоанном Васильевичем, даже если он и прогневается, все равно виду не подаст – неудобно ведь. А царица довольна будет, что на виду у царя лишней молодицы не появилось.
Я сидел и размышлял – похоже, моя шестнадцатилетняя жена дает гораздо более правильный совет, чем Кошкаров. Действительно, Борис в этих делах не очень соображал. Ну что же, теперь надо подумать, кого из моих пациенток я могу попросить о такой услуге. И тут в памяти всплыла фамилия Хованской.
Действительно, княгиня вряд ли сможет мне отказать в этой просьбе, а уж быть крестной вместе с царем всея Руси и так очень почетно.
Ну что же, значит, завтра придется выделить еще время для визита в дом Хованских. Господи боже мой! Когда же я выйду из проклятого круга, верчусь уже пятый год как белка в колесе, ни дня отдыха, все время возникают какие-то проблемы. Я их притягиваю к себе со страшной силой.
Вот опять мой язык, ну что было обещать нос Тихо Браге сделать, – а теперь надо обдумывать эту операцию. А мальчишка-школяр… Чем он взял меня, какие струны в душе затронул? Сегодня его отец опять в ногах валялся после разговора, когда услышал, что я могу увечье его сына исправить.
– Ира, – обратился я к жене, – мне надо еще посидеть поработать, я пошел к себе в кабинет.
Ирина только спокойно кивнула в ответ, хотя в другое время моим уходом были бы недовольны. Нет, жена никогда не брала на себя смелости указывать, что мне делать, но выказывала недовольство другими путями, как все женщины, – например, недовольным выражением лица.
Я вошел в кабинет, зажег лампу, уселся за стол и начал рисовать этапы оперативного лечения Тихона Брагина, царского алхимика, астролога и, возможно, будущего ректора Московского университета. Знания еще крепко сидели в моей голове, и рисунки получились неплохими. Завтра поутру ознакомлю своего гостя, чтобы тот знал, в каком виде ему придется ходить в течение двух-трех месяцев, чтобы он понимал, что с куском кожи, тянувшимся со лба на нос, особо в людные места не походишь. Закончив эти рисунки, я приступил к следующим: вещи, которую я рисовал, в этом мире никто еще не видывал.
Но в моей прежней жизни практически любой врач сразу бы понял, что на рисунках изображен аппарат Илизарова. Сам по себе этот аппарат был довольно несложен.
Действительно, первый из них был изготовлен практически «на коленке», знакомым слесарем Илизарова. Так почему бы моему Кузьме не сделать этот аппарат на четыреста лет раньше? Шесть полуколец, несколько шпилек, гайки и четыре спицы – вот и вся нехитрая припособа.
Мои работники уже знакомы с резьбовыми креплениями, в новинку это им не будет. Пусть подумают, как можно нарезать резьбу, тем более что ножной токарный станок для обработки дерева стоит у них уже давно.
Работа заняла неожиданно много времени. Некоторые мелкие особенности аппарата исчезли из памяти, и приходилось их додумывать самому. Наконец, когда настенные часы показывали уже почти час ночи, мой труд был завершен.
Я сложил все листы в папку и улегся спать тут же, в кабинете.
Утром забежал к Кузьме, который уже был на своем рабочем месте. Вокруг царил рабочий беспорядок. Шумели ножные шлифовальные станки, на которых проводилась грубая шлифовка линз, из слесарной мастерской доносились удары – это делались будущие заготовки под керосиновые лампы.
Стол у моего мастера был завален чертежами линз и расчетами. Я, признаться, ничего не понимал, как и что он делает. Моих знаний на это уже не хватало.
Кузьма, увидев меня, начал было рассказывать, какой отличный состав он нашел для тонкой полировки стекол и какие перспективы это сулит, но я положил ему папку на стол, и мастер сразу ушел в изучение чертежей. Через несколько минут он разочарованно поднял голову и спросил:
– Сергий Аникитович, так тут ничего интересного нет. Эдакую штуку хоть кто сделает.
– Да нет, Кузьма, хоть кто – вряд ли. Вот эти дуги должны один в один похожими быть. А самое главное, чтобы вот эти спицы прочными были. Помнишь, мы когда-то свейскую руду для инструмента моего брали? Там еще прилично должно оставаться. Так вот спицы из того железа надо делать и золотить потом.
– Сергий Аникитович, так золотить-то золотом со ртутью будем?
– Не знаю еще, Кузьма, может, я для этого вещь хитрую сооружу, чтобы без ртути обойтись, да только времени для этого много надо. Твое главное дело – придумать, как резьбу такую мелкую нарезать. И дрель маленькую сделать, чтобы сверло толщиной чуть поболе спицы держать могла.
Кузьма удивленно посмотрел на меня.
– Сергий Аникитович, так я уже давно дрель маленькую сделал. Помнишь, ты мне про нее говорил, еще когда буравом дерево сверлили. И буравчики мелкие у меня есть. Вот только с пратроном этим пришлось повозиться – хоть ты мне и показал, как его делать, все равно времени много ушло. Хорошо хоть, что пружинок тогда для зажигалок много наделали, так они туда вполне подошли.
– Кузьма, да не пратрон, а патрон, сколько раз говорить!
– Сергий Аникитович, у меня почему-то язык никак мудреное слово выговорить не может, само собой пратрон получается.
Он встал и достал из коробки, лежащей на полке, несколько тонких буравчиков.
– Нет, Кузьма, мне нужно будет совсем другое сверло, вот посмотри. – И я быстро набросал на краешке листа эскиз.
Вопросов у моего мастера появилось море, но отвечать на них было уже некогда, и я быстрым шагом, безуспешно стараясь соблюсти степенность, пошел к коновязи. Там меня давно ожидал заседланный жеребец. Я привычно запрыгнул в седло, и мы понеслись в сторону Кремля.
Но спешил я зря. Сегодня Иоанн Васильевич был занят. Когда вошел в царские покои, мне сообщили, что царь отправился в Разбойный приказ и сейчас в пыточной разговаривает с Федором Никитичем Захарьиным-Юрьевым, которого уже подвесили на дыбу.
Я про себя удивился неожиданному желанию царя с утра отправиться на допрос.
«Наверняка неожиданно узнал что-то и пошел уточнить», – подумал я, и в животе неприятно заныло. Хотя прожил в новом мире уже несколько лет, привыкнуть ко многим его особенностям до сих пор не мог. То, что считалось бы в моей первой жизни страшной жестокостью, сейчас всеми, от мала до велика, воспринималось обычным делом. Человеческая жизнь совершенно не ценилась.
«Бог дал – Бог взял», – так, вздохнув, говорили, когда умирали маленькие дети, от чумы вымирали села и города. Или после татарских набегов оставшиеся в живых и не угнанные в Крым люди разбирали полусгоревшие развалины и вновь устраивались на этом же самом месте. Не отсюда ли пошел русский характер и отношение к окружающему, когда, в отличие от финнов, шведов и прочих европейцев, дома строили не на века, а абы как, потому что в любой момент все, что ты имел, могло обратиться в прах.