Эва прикрыла глаза, понимая, что он чувствовал, читая эти мерзкие заголовки, которые теперь с таким презрением бросал ей в лицо. Он имел право злиться. На глаза навернулись слезы, но она их сдержала. Из-за нее его жизнь оказалась перевернутой с ног на голову – сейчас не время для девичьих слез.
– Я сожалею обо всем, что они написали, – сказала она, открывая глаза. – Обо всем, что сделали достоянием гласности. Если бы я могла повернуть время вспять, поверь, Блэйк, я бы так и сделала. Но мне не жаль, что твои заслуги признают во всеуслышание. Ты заслуживаешь этих похвал.
Блэйк покачал головой. Она ничего не понимала. Просто не понимала. Те, кто умерли, и те, кто еще воевали, – вот они заслуживали похвалы.
– Пит умер, Эва. Я не хочу, чтобы его семья бередила свои раны, читая в газетах о герое, который почти спас их родственника. И не хочу, чтобы думали, будто я использую его смерть в качестве дешевой рекламы, чтобы затащить в койку супермодель.
Эва почувствовала, как уличный холод просачивается в ее сердце. Неужели кто-то способен так подумать?
– Не думаешь, что им и так нелегко в это время года? Когда на носу Рождество?
Эва чувствовала себя беспомощной. Она привыкла к вторжению прессы в ее жизнь и давно выработала иммунитет. Однако она все еще помнила, как это шокировало ее в самом начале.
– Мне жаль, что им приходится все это терпеть, – пробормотала она. – Но я считаю, что героизм нужно чествовать. Слишком часто мы чествуем красоту, деньги и власть. А есть парни, такие как ты, защищающие свободный мир. Я думаю, мы чаще должны говорить о героях.
Блэйк пригладил волосы ладонью.
– Ты не понимаешь, – с горечью проговорил он. – Я не хочу быть героем, Эва. Люди до сих пор там. А кого-то нет в живых.
Иногда он просыпался посреди ночи, разъедаемый чувством вины. Он взглянул ей за плечо и увидел Джоанну, а затем снова перевел взгляд на Эву.
– Я не намерен пользоваться их заслугами.
Эва была поражена категоричностью его слов.
Так жестко он не разговаривал с ней даже в самом начале их отношений. Ее пульс бешено отдавался в запястье.
Она не хотела терять его. Не могла потерять.
– Ладно. Тогда, может, будешь просто моим героем? – Эва приблизилась к нему, и теперь их разделял только кофейный столик. Она понимала, что если не скажет этого сейчас, то не скажет никогда. И возможно, скажи она это раньше, всего этого не произошло бы. – Я люблю тебя.
Блэйку потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что именно он услышал. И даже когда осознал, не мог поверить.
– Что? – проговорил он. Любовь? Ничего смехотворнее он в жизни не слышал. – Я думал, это просто… интрижка… И не более того…
Эва подбоченилась, глубоко вонзая пальцы в бедро. Слышать о его тривиальном отношении к ее любви было нелегко. Никогда прежде она не признавалась мужчине в любви, и быть отверженной казалось сродни ножу в сердце.
– Неужели? Прямо вот так и думал? – язвительно спросила она.
У них была отнюдь не интрижка, а нечто большее, и они оба это знали.
– Правда? – повторила она. – Все, через что мы вместе прошли, и все те ночи, что говорили, лежа в постели… Говорили и говорили… Все это интрижка?
Блэйк не пытался делать вид, будто она не права. Эва стала для него лучом света в довольно серой жизни. Жизни, которую он считал приемлемой. И которой пришел конец.
Он сложил руки на груди и решил не медлить:
– Я не могу жить в дорогом аквариуме.
Эва закусила губу. Его слова звучали как приговор, и она будто слышала, как ее сердце раскалывается.
– Я не какая-нибудь девушка на лодке, Блэйк. И никогда ею не была. Этот дорогой аквариум в обозримом будущем – моя жизнь.
Блэйк кивнул:
– Я знаю. Но мне это не нужно.
Она сжала ладонь на его локте, чувствуя, как ее вновь атакуют слезы отчаяния.
– И это все? – спросила она дрожащим голосом. – Ты даже драться за нас не будешь? Ты готов сражаться за эту страну, но не за меня?
Блэйк постарался, чтобы голос его прозвучал жестко, несмотря на нотки страдания в ее голосе. Только Эва могла быть столь драматичной.
– Нас не существует, – раздраженно ответил он.
– Прошу тебя, – прошептала Эва, сжав его руку чуть сильнее. Ведь что-то же между ними было. Она это знала. И знала, что из этого может выйти нечто хорошее. – Мы можем сделать так, что все получится. Мы только должны захотеть.
Ее мольба разрывала ему сердце, но Блэйк не желал поддаваться ей. В его жизни и без того хватало сложностей. Он с самого начала чувствовал, что с ней возникнут проблемы, и не ошибся. Теперь его лицо мелькало во всех новостях и газетах. Упоминали о жизни и смерти Пита. Его горе и чувство вины взирали на Блэйка в черно-белых тонах, и вся нация имела возможность поучаствовать.
Все, чего он хотел, налаживая свою жизнь, – это провести ее в спокойной и бесконфликтной обстановке. Жизнь с Эвой не отличалась бы ни тем ни другим.
Блэйк опустил руки, и ей пришлось отпустить его.
– Я хочу этого недостаточно сильно, – сказал он и отвернулся.
И в этот раз Эва явственно услышала, как ее сердце разбилось вдребезги.
* * *
Последующие зимние недели идеально отражали настроение Эвы. Рождество в Лондоне всегда было красивым; всюду мерцают праздничные огни, и радует огромная елка на Трафальгарской площади… Но Эва всего этого не замечала. Не замечала торговцев жареными каштанами, людей, катавшихся на коньках в Гайд-парке, и украшенных витрин магазинов.
Все это было слишком ярким. Душевное состояние Эвы напоминало бесплодное дерево и не имело ничего общего с радужными огнями Оксфорд-стрит.
Она существовала заученными фразами и движениями; улыбалась и говорила, когда нужно, стараясь справляться со всем остальным. Журналисты, как всегда, ходили за ней по пятам, однако приятно было отметить, что они перестали сидеть сиднем вокруг лодки Блэйка с тех пор, как она заявила прессе, что отношений между ними нет и он всего лишь ее друг.
Это не означало, что она перестала думать о нем. Перестала мечтать о том, чтобы быть простой девушкой на лодке. Просто не видеть их фотографии каждый день бок о бок в новостях и газетах казалось легче.
Но Рождественский сочельник наступил раньше, чем она надеялась, и она знала, что ей снова предстоит увидеться с ним. Благотворительный вечер был событием года, и Эве, как новой покровительнице фонда, надлежало не только присутствовать на нем, но и блистать.
Именно это она твердила себе, надевая вечернее платье. Ей надлежало поддерживать определенный имидж – гламурности и изысканности, – и она намеревалась поразить Джоанну, а также всех остальных, кто выложил пять тысяч фунтов за право прокатиться с ней на Лондонском глазе.