Томми вернулась на другую сторону улицы и принялась старательно махать метлой. Ее усилия ограничивались тротуаром. Проезжая часть была грязнее и, конечно, тоже нуждалась в уборке, но там ехали экипажи, и выходить на нее было небезопасно.

У Томми было собственное представление о том, где и как надо подметать. Как и многие взрослые, занятые муниципальным трудом, она относилась к своей работе как к средству зарабатывать деньги, и этим ее интерес начинался и заканчивался.

В этот ранний час немногие переходили Бродвей, и совсем мало было тех, кто обращал внимание на старания девочки.

– Дайте мне цент, сэр, – решительно сказала Томми толстому джентльмену.

Тот достал монету в пять центов, но неловко уронил ее в грязь. Девочка выловила медяк, вытерла пальцами, а потом еще обтерла о платье.

– Не боишься испачкать платье? – улыбнулся филантроп [1] .

– Какое это имеет значение? – холодно ответила Томми.

– Да ты философ! – сказал толстый джентльмен.

– Если будете обзывать меня всякими словами, я измажу вам ботинки! – возмутилась Томми.

– Не хочешь, чтобы тебя называли философом?

– Не хочу.

– Тогда я должен извиниться, – джентльмен вынул из кармана еще одну пятицентовую монету и протянул удивленной девочке.

– Это мне?

– Да.

У Томми заблестели глаза: для нее получить целых десять центов было равносильно обретению золотого самородка. Девочка стояла в грязи и смотрела, как ее благодетель переходил улицу. Потом вдруг, окрыленная какой-то идеей, бросилась за ним и схватила сзади за пальто.

– В чем дело? – удивленно спросил толстяк.

– Знаете, сэр, за пять центов вы можете обозвать меня еще как-нибудь…

Неожиданное предложение потрясло ее нового знакомого, он расхохотался:

– Да ты прелюбопытное создание! Как тебя зовут?

– Томми.

– Ты кто, мальчик или девочка?

– Девочка, но лучше бы мне было родиться мальчиком!

– Это почему же?

– Ну, мальчики сильнее и дерутся лучше…

– Тебе приходится драться?

– А то! Конечно!

– С кем?

– Иногда с мальчишками, иногда с Бабулей.

– С бабушкой? – ужаснулся мужчина.

– Ну да. Она как напьется, так начинает швырять в меня что под руку попало. Я и отбиваюсь.

Спокойная и прозаичная манера, в которой Томми излагала обстоятельства своей жизни, развеселила ее собеседника:

– Вот видишь, я был прав! Ты действительно философ, настоящий практический философ.

– Вы наговорили больше чем на пять центов, сэр! – деловито заметила девочка. – С вас еще причитается…

Положив в карман еще десять центов, Томми простилась с толстым джентльменом. Некоторое время она серьезно размышляла, что же означает слово «философ», но поскольку узнать это не представлялось возможным, девочка выбросила эти мысли из головы и вернулась к работе.

Глава 2. Шикарный обед

Около полудня Томми проголодалась. В это время она обычно возвращалась домой и отдавала Бабуле заработанные деньги.

Девочка вынула из кармана монеты и пересчитала их.

– Сорок два цента, – удовлетворенно пробормотала она. – Обычно набирается не больше двадцати. Эх, если бы этот человек ходил здесь каждый день и обзывал меня всякими словами!..

Пора было отправляться домой. Но необычно большая сумма навела девочку совсем на иные мысли. Ее дневная еда была всегда простой и скудной – ломоть черствого хлеба, к которому в дни изобилия добавлялся кусочек колбасы. Но иногда так хотелось чего-нибудь посытнее!

Присвоение нескольких монет из заработка было чревато неприятностями. Если это обнаружится, разгневанная Бабуля тут же учинит жестокую расправу, а рука у старухи (Томми знала это на собственном опыте) была очень тяжелой. И тем не менее сегодня Томми решила пренебречь опасностью и утаить двадцать центов.

«На двадцать центов я смогу плотно поесть, – думала она. – Так и сделаю!»

Девочка разделила деньги на две части: двадцать центов запрятала в подкладку своего ветхого пиджака, а остальные монеты положила в карман платья – их она намеревалась отдать Бабуле. Проделав все подготовительные действия, Томми отправилась домой, волоча за собой свою метлу.

Девочка шла по Центральной улице, потом по Леонард-стрит, еще два раза сворачивала и проходила небольшими переулками, пока, наконец, не оказалась перед самым никудышным даже для этого убогого района доходным домом [2] .

Через арку она попала во внутренний двор. Со двора здание выглядело еще более запущенным, чем с фасада. Здесь витали резкие неприятные запахи; бегали и громко кричали грязные, оборванные, нездорового вида дети; с окон свисали какие-то старые тряпки.

Томми отправилась домой, волоча за собой свою метлу.

Томми взглянула на окно четвертого этажа и различила в нем женщину с трубкой во рту.

– Бабуля дома, – вздохнула девочка.

Поднявшись по лестнице, Томми открыла дверь и вошла. Это была жалкая комната, в которой стояли два стула, стол, полуразвалившийся шкаф и две кровати – больше ничего. У окна курила крупная женщина лет шестидесяти. Комнату заполнял густой табачный дым.

Это была Бабуля.

Если Бабуля и была когда-то красива, то ни малейшего следа или намека на эту былую красоту невозможно было разглядеть в испещренном пятнами морщинистом лице с затуманенными глазами.

– Почему ты не вовремя? – сердито спросила Бабуля.

– Вовремя! Часы еще не били.

– Сколько принесла?

Томми достала из кармана горстку монет и положила их в протянутую ладонь Бабули:

– Двадцать два цента.

– Ха! А где остальные?

– Это все.

– Подойди сюда.

Томми подошла без колебаний, потому что была уверена, что Бабуля не додумается обыскивать ее пиджак, тем более, что она принесла домой столько же денег, сколько всегда. Старуха проверила карманы платья девочки, даже вывернула их своими когтистыми пальцами наизнанку, но не нашла больше ни одного цента.

– Ха! – повторила старуха, видимо, удовлетворенная результатами обыска.