Я с неохотой направился к обеденным столикам. Дезмонд пошел было за мной, но ему в грудь тут же уперлась ладонь Бобби Уайта.
– Только брат, – сказал он.
Я бы расхохотался в голос, если бы не был так напуган.
Я, конечно, наполовину черный, но уж точно не имею отношения к «братству». Откровенно говоря, я тяну на гангстера меньше, чем те белые ребята, которые колесят по Силиконовой долине, оглашая окрестности рэпом и хип-хопом, напиваются за рулем, а потом сбивают дорожные знаки и покрывают матом полицейских. Да, моя кожа на пару оттенков темнее калифорнийского загара, но это не значит, что я мечтаю жить в «черном гетто».
Неужели Каторжник хочет, чтобы я присоединился к «братьям» с Оушен-авеню? Как я ему откажу? А я вообще смогу отказать?
И без того слабый контроль, под который мне удалось взять обострившиеся чувства, начал рассеиваться. Теперь я слышал все: болтовню и смех ребят в школьном дворе; музыку в чужих плеерах и автомобильных стереосистемах; шум дороги. Я чувствовал кислую вонь собственного страха. И, что самое плохое, сквозь нее прорастала странная нервная искра, которая в прошлые два раза предшествовала превращению. Я усилием воли погасил ее. Вот только пумы посреди школьного двора мне и не хватало.
Впрочем, сейчас, когда я стоял перед Каторжником, возможность выпустить клыки и когти внушала странное спокойствие. Каторжник не произнес ни слова, но ему это было и не нужно. Есть люди, чья репутация говорит сама за себя. Вблизи он оказался еще огромней – настоящая гора мышц, бритый череп, непроницаемо-черные очки. Я понял, что не могу оторвать взгляда от его рук. При желании одной такой клешни хватило бы, чтобы размозжить мне голову.
Я постарался унять звон в голове – видимо, следствие перенапряженных нервов и распоясавшихся органов чувств. Однако он усиливался с каждой секундой.
Каторжник снял очки, и на меня уставились два немигающих глаза.
– Я слышал, твоя группа играет серф, – сказал он наконец.
Я вытаращился в ответ. Каторжник Вашингтон позвал меня поговорить о пляжной музыке?
– Гм… Да, – выдавил я после неловкой паузы.
– И хорошо?
Я пожал плечами.
– Пока репетируем в гараже.
Он кивнул.
– Все с чего-то начинали.
Господи, да на каком свете я нахожусь? Стоять под пальмой и вот так запросто болтать с Каторжником было еще более дико, чем укрощать пуму, которая сидела у меня под кожей и только и ждала возможности вырваться на свободу.
– Не знал, что ты увлекаешься серфом, – сказал я.
– Не очень. Я люблю песни братьев, когда басы так и стучатся в затылок.
– Тогда почему?..
– Я хотел сказать, что прикрою тебе спину. Знаю, ты решил сыграть соло. Затаиться. Выждать. И это умно. Но иногда дерьмо все равно случается. И тогда я сделаю все, что смогу.
Я почувствовал, что разговор уходит в совсем уж конопляную степь.
– Ты… Слушай, я…
Каторжник осклабился, но улыбка получилась какой-то невеселой.
– Я вижу, что ты хочешь спустить все на тормозах. Пума в городе? Не смеши меня. Эта игра тебе не по зубам. Смекаешь?
– Не очень.
– Я знаю, кто ты. Ты поймешь, когда научишься носить эту кожу. Не узнать своего невозможно. Отчасти дело в запахе, но главное – звон вот здесь, – и он постучал себя большим пальцем по виску.
Я медленно кивнул.
– То есть ты тоже…
Я уже почти выговорил «Зверлинг», когда он прервал меня взмахом руки.
– Пацан, который коротает время в этой дерьмовой школе. Как и ты.
Понятно, он не хочет об этом говорить.
– Можно задать вопрос?
– Валяй.
– Почему?
– Что почему?
– Почему ты прикрываешь мне спину?
– То, что с нами происходит, – сказал он. – Никто ведь не знает, что это такое, правда?
Я снова кивнул.
– Одиночная игра годится, пока нет проблем. Но может статься, наступит время, когда люди не смогут дать тебе то, что нужно. Они не знают, каково это. Не могут залезть в нашу шкуру. Если федералы нападут на наш след, что мы будем делать? Позовем свою банду? Твои друзья смогут тебя защитить? – и он покачал головой. – Раз у Зверлингов нет своей банды, мы можем хотя бы заключать союзы. Верно я говорю?
– Ммм… Пожалуй.
– Сейчас ты растерян. Я понимаю. Расслабься. У нас не будет стрелок, шифров, всего такого. Но если тебе понадобится рука помощи, ты ее получишь. Слово Каторжника.
– А если тебе тоже…
Фраза повисла в воздухе. Ну в чем Каторжнику может понадобиться моя помощь? Однако он кивнул.
– Все взаимно, бро. Если хочешь, конечно.
Я чуть не спросил, есть ли у меня выбор. Учитывая, что выражался он на редкость туманно, а я по-прежнему не видел, какой от меня будет толк, я мог отделаться ничего не значащей фразой, развернуться и уйти. С другой стороны, я действительно только что вступил в новый мир – и кто знает, что ждет меня впереди? Иметь на своей стороне такого парня, как Каторжник, всегда полезно. В конце концов, он же не просит раздобыть ему дозу.
– Я… спасибо, – наконец ответил я.
Уголки его рта чуть дернулись вверх.
– Расслабься, серьезно. Сиди тихо, и все будет нормально. Я превратился за неделю до того пацана, который упорхнул с парковки. И, как видишь, до сих пор жив и здоров.
– Я никому не скажу.
– Конечно, не скажешь.
Интонация и выражение лица Каторжника оставались дружелюбными, но я вдруг понял, что мы заключили пакт, который мне лучше не нарушать.
– Если Зверлинги чувствуют друг друга, – вспомнил я, – почему все хранят это в тайне?
– Выдашь другого – выдадут тебя. Я слышал, федералы задумали приручать Зверлингов. Тогда мы все в большом дерьме.
Я сгорал от любопытства, в какого зверя превращается Каторжник, но он ясно дал понять, что этим разговорам здесь не место. Однако один вопрос я все-таки не мог не задать.
– Можно еще спросить?
– Валяй.
– Почему ты вернулся в школу?
Он хрипло рассмеялся.
– Получить бумажку, как и все.
– Но ты не ходишь на занятия.
– Мне это не нужно. В колонии у меня была чертова уйма времени. Конечно, я присматривал за семейным делом, но и учился тоже. Все думают, что я качусь по наклонной. Может, так и есть – если смотреть шире. Но знаешь что? Я сдам экзамены, а в конце года поднимусь на сцену и получу свой аттестат. Пусть все видят, что братья умеют играть не только в черные игры.