Предупрежденный князь Ярослав, задрав бороду и прищурив глаза, мерил шагами парадную залу, убранную для приезда великого посольства. Решалась судьба не только его младшей дочери, решалась судьба Киевской Руси, ее влияния в большой политике. Готовы, ой как готовы породниться короли французские, польские, норвежские с русичами, с истинными царями, что правят от Северного моря до южного, а теперь и с Русью христианской. Много трудов положено ради всенародного крещения, ради приобщения к великой истинной вере, ради искоренения язычества. И трудов положено много, и голов. А иначе как?
Он сидел в глубоком массивном золоченом кресле в собольей шапке, подавшись всем корпусом вперед, и смотрел, как через широко распахнутые двери в залу входили послы. Первым шел епископ шалонский Роже, на которого бездетный тридцатидевятилетний король Генрих возложил эту миссию.
Ярослав колючим взглядом прошелся по лицам бояр и тысяцких, знатных киевлян, приглашенных на большой прием. Двое половецких послов о чем-то шептались, цокая языками. Притихли, степняки! То-то же!
Путислав стоял в середине у окна, как и положено было по его положению. И близок к князю, но не советчик. Заскочив к себе, он успел сбросить тяжелую бронь, умыться с дороги, поменять сапоги на праздничные, обшитые красным сафьяном. Саблю нацепил с каменьями, князем даренную. Сейчас он стоял и смотрел на иноземцев, а скулы его ходили ходуном.
Представление было долгим. Потом дарили дорогие подарки, заверяли в великой дружбе и любви друг к другу. Епископ, скрипучим голосом говоривший на латыни, под зычный перевод толмача стал восторгаться красотой княжны Анны и просить у князя Киевского руки дочери для своего короля. Путислав стоял как в тумане, все еще надеясь на чудо. Точнее, не надеясь, а просто повторяя про себя, чтобы Ярослав отказал инородцам-сватам.
Но чуда не произошло… Рискуя заслужить гнев князя, он покинул парадную залу и вышел во двор. Пнув подвернувшуюся под ноги курицу, почти добежал до своего терема, могучим ударом кулака распахнул тяжелую створку в воротине. Срывая на ходу пояс с саблей, праздничные одеяния, взбежал в горницу, по обыкновению увешанную по стенам орудием и доспехами, добытыми в походах и схватках. Сорвал со стены прямой меч и изрубил немецкую броню, висевшую на дубовых козлах.
Вбежавший на шум дворовый люд замер в дверях, глядя со страхом. Путислав отшвырнул меч, обернулся с перекошенным от гнева лицом и крикнул так, что в окнах стекла задрожали:
– Что надо? Вон все! Никого не видеть…
Ушел к себе, с ходу упал на постель и замер, как мертвый, стиснув голову руками. Знал, что ничего не изменить, знал, что завтра снова будет готов ко всему, хоть своими руками в чужие руки отдать. Так надо, все понимал, но совладать с собой трудно горячей голове, молодому сердцу. Завтра – не сегодня, до завтра еще дожить надо… Аннушка, голубушка…
С Борисовым Антон встретился на конспиративной квартире почти на час позже, чем они договаривались. Дважды у него возникало подозрение, что за ним ведется слежка, и оба раза ему приходилось очень ненавязчиво и аккуратно уходить, проверяясь. Главное, не показать раньше времени, что ты ее обнаружил. Пока наблюдатели находятся в неведении, никаких дополнительных мер они принимать не будут. Но если зародится подозрение, что ты слежку заметил, то система мгновенно усложнится. Может усложниться до такой степени, что заметить слежку станет почти невозможно.
Антон все это знал очень хорошо, знал, как можно вести наблюдение несколькими сменяющими друг друга бригадами, как можно вести его с помощью технических средств. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а хорошо подготовленный противник тебя обязательно переиграет. Поэтому он изо всех сил демонстрировал безмятежное состояние духа и радужное мировосприятие. А то, что его потеряли в гипермаркете наблюдатели, если таковые и были, то дело вполне допустимое. С их стороны. И второй раз тоже. Они же могли не знать, что из офисного центра есть второй выход и что он был открыт.
– Так ты уверен или не уверен, что за тобой было наблюдение? – во второй раз спросил полковник Борисов, набычившись и барабаня пальцами по крышке стола.
– Нет, не уверен, – заявил Антон. – Я даже старался не проверяться лишний раз, чтобы не возбуждать у них подозрения. Просто они сами меня потеряли, если «они» были.
– Уверен, что ушел от слежки?
– Абсолютно!
– Абсолютно, – передразнил его Борисов и вздохнул. – Ладно, не верить я тебе не могу, все-таки не первый день работаешь. Будем считать, что квартиру ты мне не «спалил». Что по делу?
Антон уже достаточно хорошо уложил у себя в голове все доводы в одну цепочку, чтобы теперь, не сбиваясь и не мямля, изложить все шефу в лаконичной убедительной форме. Борисов удивленно посмотрел на молодого оперативника, потом откинулся на спинку кресла и покачал головой:
– Как-то у тебя все лихо увязывается! Выставку привезли, заранее копии подготовили, консультанта убрали, ювелира убрали, полковника Бельшицкого убрали, Сеню Морячка и старшего лейтенанта Козлова убрали. Все, теперь вывози драгоценности по не установленному полицией каналу, и концы в воду. Остается международный скандал, и мы по уши в дерьме.
– Остается еще мадам Валери, – напомнил Антон, – остается Слепень со своими ребятками и со своим интересом ко мне.
– Остается еще старший научный сотрудник музея Славина, – добавил Борисов.
– Возражаю!
– Почему?
– Она не замешана.
– Доводы, Антон, доводы, фактики!
– Не ее тип характера. Такие в конфликт с законом не вступают. Такие даже улицу только на зеленый свет переходят. И еще, если человек ушиблен каким-то делом, то он грязи в этом деле не допустит. Это как настоящий фанат спорта, который никогда не одобрит договорных матчей или поединков. Нет, она не замешана.
– Это впечатления, Антон, а они могут обманывать. Но, допустим, что ты прав. Тогда как, по-твоему, будут развиваться события и в какой момент мы сможем вычислить организаторов и исполнителей и прижать им хвост? Я не случайно напоминаю про исполнителей, потому что нам важно не вину доказать, а в обязательном порядке драгоценности вернуть.
– Я понимаю, – кивнул Антон.
– А понимать мало, надо трезво оценивать ситуацию, надо сознавать личную ответственность за срыв операции. А ты мне впечатления приводишь вместо доказательств и рассказываешь о возможной за тобой слежке. Ты отдаешь себе отчет, что можешь ошибаться с точностью до наоборот? Ведь прямых улик в твоих руках нет. Более того, ты почти расшифрован. И расшифрован как раз человеком, которого мы подозреваем – француженкой.
– Интересно получается, Григорий Максимович, – рассмеялся Антон, – моим впечатлениям вы не верите, а в историю с портретом поверили. Портретное сходство тоже ни о чем не говорит. Это может быть случайностью, капризом природы. А вы на основании этого уже сформулировали обвинение.