– Голова болит, – промямлил он голосом, слишком слабым, пронизанным болью и страхом, чтобы принадлежать ему. – Мне нужна помощь.
Взяв его за руку, она сказала, чтобы он не тревожился, не боялся, что помощь уже в пути.
И хотя державшая его рука явно принадлежала отнюдь не молодой женщине – кожа слишком натянутая и тонкая, будто старый пергамент, – было в ее голосе что-то настолько знакомое, что у него прямо сердце защемило.
Из Сиэтла они паромом переправились на остров Бейнбридж и направились на север полуострова по направлению к Порт-Анджелесу колонной из четырех автомобилей, везущих пятнадцать ближайших друзей Бёрка.
Тереза надеялась на погожий день, но было холодно, сеялся серый дождь, застилая Олимпийские горы, и ничего не было видно, кроме узкого коридора их шоссе.
Но все это не играло никакой роли.
Они отправились бы, невзирая на погоду, и если бы никто не захотел присоединиться, они с Беном пустились бы в поход вдвоем.
За рулем была ее подруга Дарла, а Тереза на заднем сиденье держала своего семилетнего сына за руку, сквозь испещренное дождевыми каплями стекло глядя на проносящийся мимо темно-зеленый лес.
В нескольких милях к западу от города на шоссе 112 начиналась тропа на Полосатый пик.
Небо еще было затянуто тучами, но дождь уже перестал.
Тронулись в молчании, шагая вдоль воды, слыша лишь чавканье ног по грязи да белый шум прибоя.
Проходя по тропе над бухтой, Тереза бросила туда взгляд, но вода оказалась не такой синей, как ей помнилась, – пожалуй, виновата здесь обложная облачность, приглушившая цвет, а вовсе не ее память.
Миновав бункеры времен Второй мировой войны, группа вскарабкалась через заросли папоротника в лес.
Повсюду мох.
С деревьев до сих пор каплет.
Зелень пышная и яркая даже в начале зимы.
Они подошли к вершине.
И за все это время никто не обронил ни слова.
Тереза чувствовала, как гудят ноги и слезы наворачиваются на глаза.
Когда они достигли вершины, пошел дождь – легкий, всего лишь отдельные капли, косо летящие по ветру.
Тереза вышла на луг.
Теперь она уже плакала.
В ясный день вид на море, раскинувшееся в тысяче футов ниже, открылся бы на многие мили.
Но сегодня пик окутан маревом.
Без сил опустившись на мокрую траву, она спрятала голову между коленей и поплакала.
Слышался лишь перестук мороси по капюшону ее пончо – и больше ничего.
Бен присел рядом, и она обняла его за плечи, сказав:
– Ты хорошо шел, дружок. Как ты себя чувствуешь?
– Да нормально, наверное. Это оно и есть?
– Ага, это оно и есть. Не будь тумана, видно было бы куда дальше.
– Что будем делать теперь?
Утерев глаза, она сделала глубокий, трепетный вздох.
– Теперь я скажу что-нибудь о твоем папе. Может, другие люди тоже.
– А мне надо?
– Только если хочешь.
– Не хочу.
– Ну и ладно.
– Это не значит, что я больше его не люблю.
– Я знаю.
– А он хотел бы, чтобы я сказал о нем?
– Нет, если тебе от этого не по себе.
Тереза закрыла глаза, улучив минутку, чтобы взять себя в руки.
Вскарабкалась на ноги.
Ее друзья бродили среди папоротников, согревая руки дыханием.
На вершине было свежо, от сильного ветра по папоротникам бежали волны, и воздух был настолько холоден, что дыхание вырывалось изо рта паром.
Она подозвала друзей, и все сгрудились, пытаясь хоть как-то укрыться от дождя и ветра.
Тереза рассказала, как они с Итаном совершили вылазку на полуостров через несколько месяцев после того, как начали встречаться. Остановились в мини-гостинице в Порт-Анджелесе и однажды под вечер вдруг наткнулись на тропу, ведущую на Полосатый пик. Достигли вершины на закате ясным, безмятежным вечером, и когда она смотрела через пролив в дальние дали Южной Канады, Итан вдруг преклонил колено и сделал предложение.
Он тем утром купил игрушечный перстенек в торговом автомате мини-маркета. Сказал, что не планировал ничего этакого, но в этой поездке вдруг понял, что хочет провести остаток жизни с ней. Сказал ей, что никогда еще не был счастливее, чем в этот миг, стоя на вершине горы с целым миром, раскинувшимся у их ног.
– Я тоже не планировала ничего этакого, – призналась Тереза, – но сказала «да», и мы стояли там, глядя, как солнце опускается в море. Мы с Итаном всегда говорили, что надо бы приехать сюда на выходные, но вы же знаете – как говорится, человек предполагает, а жизнь располагает. Так или иначе, у нас были прекрасные моменты… – поцеловала сына в макушку, – …и не такие уж прекрасные, но по-моему, Итан ни разу не был счастливее, беззаботнее и столь преисполненным надежд на будущее, чем тогда на закате на вершине этой горы тринадцать лет назад. Как вам известно, обстоятельства, окружающие его исчезновение… – Она чуть помедлила, сдержав бурю эмоций, затаившуюся в ожидании, вечно подстерегающую ее. – …Словом, у нас вообще-то нет ни тела, ни праха, ничегошеньки. Но… – Улыбка сквозь слезы. – Я принесла это. – Она выудила из кармана старенький пластиковый перстенек; золотая краска с колечка давно облезла, но хлипкие зубцы еще держали стеклянную призмочку под цвет изумруда. – В конце концов он преподнес мне бриллиант, но принести это казалось уместнее, да и рентабельнее. – Вытащила из своего мокрого рюкзака садовую лопатку. – Хочу оставить здесь что-то близкое Итану; по-моему, так будет правильно. Бен, ты мне не поможешь?
Опустившись на колени, она разгребла папоротники, чтобы обнажить землю.
Волглая от дождя почва легко поддалась. Несколько раз копнув, Тереза дала сделать Бену то же самое.
– Я люблю тебя, Итан, – прошептала она, – и мне ужасно тебя недостает.
Затем опустила колечко в неглубокую могилку, засыпала ее вырытой землей и разровняла тыльной стороной лопатки.
* * *
В тот же вечер, снова в своем доме в верхнем районе Квин-Энн, Тереза устроила поминки.
Набила дом друзьями, знакомыми, сослуживцами, уймой спиртного.
Ядро группы их друзей – ныне ответственных, одомашнившихся профессионалов – когда-то были буйными и склонными к эксцессам, и по пути все они поклялись надраться в честь Итана.
И сдержали слово.
Пили, как рыбы.
Рассказывали истории об Итане.
Смеялись и плакали.
* * *