Там Беверли задержалась, позволив двери мягко закрыться за ними.
По ту сторону Итан слышал голоса, наполнившие коридор, звуки шагов, вроде бы удаляющиеся от них, но полной уверенности в этом не питал.
– Они нас видели? – спросил он.
– Не знаю.
Итану пришлось сосредоточиться из последних сил, чтобы одолеть эти последние ступени до выхода, вывалившись сквозь дверь и ступив во тьму, ощутив ступнями мокрый тротуар и барабанящий по плечам холодный дождь, тут же просочившийся сквозь тонкую, как бумага, ткань сорочки.
Он едва стоял, а Беверли уже тащила его к тротуару.
– Куда мы? – поинтересовался Итан.
– В единственное известное мне место, где вас не найдут.
Он последовал за ней на темную улицу.
Никаких машин, только считаные уличные фонари да огни в домах, все тусклое и затянутое пеленой дождя.
Они двинулись по тротуару вдоль тихой улочки. Одолев второй квартал, Итан остановился и попытался сесть на траву, но Беверли не позволила ему спасовать, отрезав:
– Еще нет.
– Я больше не могу идти. Почти не чувствую ног.
– Еще квартальчик, ладно? Вы дотянете. Вы должны дотянуть, если хотите жить. Обещаю, через пять минут вы сможете лечь и переждать.
Выпрямившись, Итан заковылял дальше, проследовав за Беверли еще квартал, за которым уже не было ни домов, ни фонарей.
Они вошли на кладбище, заполненное потрескавшимися надгробьями, перемежающимися с карликовыми дубами и соснами. За ним не ухаживали бог весть сколько, трава доходила Итану до пояса.
– Куда вы меня ведете? – Язык заплетался, слова падали с губ тяжело и неуклюже.
– Прямо вперед.
Они петляли между надгробьями и памятниками, по большей степени настолько разрушенными, что разобрать надписей Итан не мог.
Он замерз, сорочка промокла насквозь, на ноги налипла грязь.
– Вот, – указала Беверли на небольшой каменный мавзолей в осиновой рощице.
Преодолев последние двадцать футов, Итан рухнул у входа между парой каменных вазонов, рассыпавшихся в каменное крошево.
Беверли потребовалось трижды налечь на железную дверь плечом, чтобы заставить ее открыться, заскрежетав петлями достаточно громко, чтобы разбудить мертвого.
– Нужно пробраться внутрь, – увещевала она. – Ну же, вы почти на месте. Еще четыре фута.
Открыв глаза, Итан пополз вверх по ступеням через тесный дверной проем, прочь от дождя. Беверли закрыла дверь, и на минутку в склепе воцарилась непроглядная тьма.
Щелкнул фонарик, подсветив интерьер и воспламенив цветом витражное окно, врезанное в заднюю стену.
Образ: лучи солнца, пронзающие тучи и озаряющие одинокое цветущее дерево.
Итан повалился на ледяные камни, а Беверли тем временем расстегнула молнию дорожной сумки, припрятанной в углу заранее. Вытащив одеяло, развернула его и накрыла Итана.
– Я припасла и кое-какую одежду для вас, – сообщила она, – но одеться можете, когда проснетесь.
Он неистово дрожал, яростно цепляясь за ускользающее сознание, потому что остались вопросы, которые он еще должен задать, вещи, которые он должен знать. Вдруг Беверли здесь не будет, когда он очнется снова.
– Что такое Заплутавшие Сосны? – вопросил Итан.
Сев рядом с ним, Беверли проговорила:
– Когда вы очнетесь, я…
– Нет, скажите мне сейчас. За последние два дня я навидался невозможных вещей. Вещей, заставляющих усомниться в собственном здравомыслии.
– Вы не сумасшедший. Вас просто пытаются в этом убедить.
– Зачем?
– Вот этого я не знаю.
Гадая, можно ли ей верить, Итан заключил, что, учитывая все обстоятельства, пожалуй, будет мудрей ошибиться с перекосом в скептицизм.
– Вы спасли мне жизнь, – выговорил он, – и спасибо вам за это. Но я должен спросить… почему, Беверли? Почему вы мой единственный друг в Заплутавших Соснах?
– Потому что, – улыбнулась она, – мы оба хотим одного и того же.
– Чего это?
– Вырваться отсюда.
– Дороги из города нет, так?
– Да.
– Я приехал сюда несколько дней назад. Так как же такое вообще возможно?
– Итан, просто поддайтесь действию наркотика, и когда очнетесь, я поведаю вам все, что знаю, и как, по-моему, можно вырваться. Закрывайте глаза.
Итан не хотел, но не мог помешать этому случиться.
– Я не сумасшедший, – пробормотал он.
– Знаю.
Дрожь пошла на убыль, жар его тела создавал под одеялом тепловой карман.
– Скажите мне одно, – попросил он. – Как вас занесло в Заплутавшие Сосны?
– Я была представителем «Ай-Би-Эм». Приехала сюда с коммерческим визитом в попытке оснастить компьютерную лабораторию местной школы нашими «Тэнди-1000». Но на въезде в город попала в ДТП. В мою машину врезался выскочивший ниоткуда грузовик. – Ее голос притих, словно отдалившись, уследить за повествованием стало труднее. – Мне сказали, что я перенесла травму головы и отчасти потеряла память, и потому первое, что я помню об этом городе, – это как очнулась однажды под вечер у реки.
Итан хотел ей поведать, что то же самое случилось и с ним, но не мог открыть рта, чтобы заговорить, – наркотик нахлынул на организм девятым валом, захлестнув его с головой.
У него не больше минуты.
– Когда? – выдохнул он.
Беверли не расслышала, была вынуждена наклониться поближе, поднести ухо к его губам, но даже так ему пришлось вложить в вопрос все силы до капли:
– Когда… вы… приехали… сюда? – прошелестел он, цепляясь теперь за ее слова, как за спасательный круг, способный удержать его на плаву, в сознании, но все равно соскальзывал во тьму, отделенный от беспамятства считаными секундами.
– Мне никогда не забыть день приезда, – промолвила она, – потому что в каком-то смысле он был подобен дню моей смерти. С той поры все для меня переменилось. Было чудесное осеннее утро. Бездонная синева небес. Желтая листва. Было третье октября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Фактически на следующей неделе у меня годовщина. Я провела в Заплутавших Соснах целый год.
Не осмелившись открыть дверь, она вместо того выглянула через одну из выбитых панелей витражного окна. Не увидела сквозь полуночный дождь совершенно ничего, ничего не услышала, кроме шелеста капель по траве и листве деревьев над крышей мавзолея.
Итан, побежденный наркотиком, отключился, и отчасти она ему позавидовала.
Во сне к ней приходят видения.