Широкий Дол | Страница: 124

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

– По-моему, это гораздо лучше бриллиантов.

Он достал из кармана жилета бронзовый ключик и вручил его мне. Ключ легко отпер замок, и крышка поднялась сама собой. Внутри сундучок был выстлан синим бархатом, на котором лежал, как в мягком гнездышке, великолепный бронзовый секстант.

– Боже мой, – воскликнула мама, – что это такое?

Я лучезарно улыбнулась Джону и сказала:

– Это секстант, мама. Причем чудесной работы. Это поистине удивительное изобретение! С его помощью я сама сумею составить карту нашего поместья. И мне больше не придется полагаться на чичестерских рисовальщиков. – Я протянула к Джону руку: – Спасибо, спасибо тебе, любимый!

– Что за подарок для молодой жены! – с некоторым изумлением воскликнула Селия. – Ты, Беатрис, сделала удачный выбор. Джон такой же странный, как и ты!

Джон обезоруживающе засмеялся и сказал:

– Нет, это она настолько испорчена, что я просто вынужден покупать ей всякие странные вещи. Впрочем, украшениями она теперь и без того просто увешана, как и шелками. Вы только посмотрите, какая у нее груда подарков!

Маленький столик в углу действительно был прямо-таки завален ярко и красиво завернутыми подарками от арендаторов, работников и слуг. Букеты цветов, принесенные деревенскими ребятишками, были расставлены по всей комнате.

– До чего же все тебя любят, моя дорогая! – сказал Джон, ласково мне улыбаясь.

– Это правда, – подтвердил Гарри. – Мне, например, никогда столько не дарили и столько знаков внимания в день рождения не оказывали. А когда Беатрис исполнится двадцать один, мне придется всем работникам объявить выходной.

– Нет, одного дня мало! По крайней мере неделю! – сказала я, улыбаясь, потому что услышала в голосе Гарри отзвук ревности. То лето, когда Гарри вдруг стал всеобщим любимцем, осталось в прошлом. Да и миновало оно как-то слишком быстро для него. В то лето люди приняли его всей душой вместе с богатым урожаем, уверенные, что и новый хозяин поместья будет хорош. Но когда Гарри вернулся из Франции и стал хозяйничать один, без сестры, люди быстро поняли, что молодой сквайр – это всего лишь половина сквайра, причем глупая и безответственная его половина.

Мой приезд из Франции вернул Широкому Долу былую гордость, и эти подарки, эти низкие поклоны и реверансы, эти искренние, любящие улыбки – все было мне данью за мою любовь и заботу.

Я подошла к столику и принялась разворачивать подарки. В основном это были маленькие самодельные подношения: вязаная подушечка для булавок, на которой мое имя было выложено фарфоровыми булавочными головками; хлыст для верховой езды с вырезанным на рукояти моим именем; вязаные митенки, которые надевают под перчатки для верховой езды; мягкий шарф, связанный из шерсти ягненка. Наконец я дошла до какого-то крошечного, не больше моего кулака, подарочка, странным образом завернутого в черную бумагу. На нем не было никакой надписи, не было даже имени дарителя, и я вертела его в руках, испытывая какое-то неприятное беспокойство. Ребенок брыкался у меня в животе, словно тоже чувствуя некую неясную опасность.

– Разверни, – подсказала мне Селия. – Может быть, там внутри есть какая-то записка, и ты узнаешь, кто тебе это прислал.

Я надломила черную печать, разорвала черную обертку, и на свет появилась маленькая фарфоровая коричневая сова.

– Какая милая вещица! – тут же с готовностью похвалила ее Селия. Но я смотрела на фарфоровую безделушку с таким ужасом, что так и не смогла улыбнуться, чувствуя, как дрожат мои губы.

– Что случилось, Беатрис? – спросил Джон, и мне показалось, что голос его доносится откуда-то издалека. Я посмотрела на него, но лицо его было словно в тумане, я его едва различала. Я поморгала и несколько раз тряхнула головой, желая прогнать и этот туман, и противный звон в ушах.

– Ничего, – тихо ответила я. – Ничего. Прошу меня извинить, я на одну минуту. – И я, ничего не объясняя, отвернулась от груды подарков и быстро вышла из зала в холл, где позвонила в колокольчик и вызвала Страйда. Он, улыбаясь, появился из кухонной двери.

– Слушаю вас, мисс Беатрис.

Я показала ему скомканную черную бумагу, которую все еще держала в руке, и фарфоровую сову. Безделушка казалась мне какой-то на редкость холодной, и этот холод словно пронизывал меня насквозь.

– Один из подарков был завернут в эту черную бумагу, – довольно резким тоном начала я. – Вы знаете, когда его принесли? Как он попал сюда?

Страйд взял у меня скомканную бумагу и расправил ее.

– Это был такой крошечный сверточек? – спросил он.

Я кивнула. Горло у меня настолько пересохло, что я больше не доверяла собственному голосу.

– По-моему, это был кто-то из деревенских ребятишек, – с улыбкой сказал дворецкий. – Сверток был оставлен под окном вашей спальни, мисс Беатрис, в маленькой корзинке из ивовых прутьев.

Я судорожно вздохнула и сказала:

– Я хочу посмотреть на эту корзинку.

Страйд кивнул и вернулся на кухню, прикрыв за собой дверь, обитую зеленым сукном. Холод, который, казалось, исходит от маленькой фарфоровой совы, уже превратил меня в ледышку. Я прекрасно понимала, кто прислал этот подарок. Изувеченный изгой, жалкий обрубок того молодого красавца, который четыре года назад с такой любовью подарил мне крошечного живого совенка. Ральф. Это он прислал мне зловещее напоминание о том своем подарке. Это было предупреждение. Сигнал опасности. Но тогда я еще этого не понимала. Дверь в столовую открылась, и оттуда вышел Джон, не сумевший сдержать встревоженного восклицания при виде моего побелевшего лица.

– Ты переутомилась? Или тебя что-то расстроило?

– Нет, нет, все в порядке, – сказала я, с трудом выговорив эти слова онемевшими губами.

– Пойдем, тебе лучше присесть, – сказал Джон, увлекая меня в гостиную. – Посиди здесь спокойно несколько минут, а потом снова вернешься к гостям. Может, тебе нюхательную соль принести?

– Да, пожалуйста, – сказала я, чтобы хоть на минуту от него избавиться. – Она у меня в спальне.

Он еще раз внимательно вгляделся в мое лицо и побежал за солью. Я сидела, похолодевшая и застывшая, ожидая возвращения Страйда с корзинкой из ивовых прутьев.

Когда он, наконец, принес ее и подал мне, я поблагодарила его и кивком головы отослала прочь. Да, это, разумеется, была работа Ральфа. Точная маленькая копия той, другой, корзинки, которую я в свой пятнадцатый день рождения на заре спрятала под подоконником спальни. Прутья были еще совсем свежие, зеленые; корзиночку явно сплели всего пару дней назад, так что, скорее всего, он срезал эти прутья прямо здесь, в Широком Доле, и теперь, вполне возможно, находится где-то рядом с нашим домом, где-то на берегу Фенни. Держа корзинку в одной руке, а ужасную фарфоровую сову в другой, я даже застонала, так мне стало страшно. Потом, закусив кончик языка, я принялась онемевшими пальцами щипать себя за щеки, чтобы они хоть чуточку порозовели, и когда Джон вернулся в гостиную с моими нюхательными солями, у меня был наготове даже несколько вымученный смех, с помощью которого я отмахнулась и от этих солей, и от взволнованных вопросов, и от мрачных озабоченных взглядов. Я чувствовала, конечно, что Джон наблюдает за мной; глаза его смотрели остро и тревожно, однако вопросами он меня больше донимать не стал.