– Это все ерунда, – сказала я. – Ерунда. Я просто слишком много танцевала, и твоему маленькому сыну это не понравилось. – И больше я ничего объяснять не пожелала.
Я не имела права давать Джону повод остаться. Уже недели через три должен был родиться ребенок, и я, старательно скрывая страх под веселой бравадой, укладывала в чемодан вещи мужа и непринужденно ему улыбалась. Я и потом не позволяла страху взять надо мной верх до тех пор, пока, стоя на крыльце, не помахала Джону рукой на прощанье. Но как только повозка его скрылась из виду и на дальнем конце подъездной аллеи смолк топот копыт, я в изнеможении прислонилась спиной к нагретому солнцем дверному косяку и застонала от ужаса при мысли о том, что Ральф может осмелиться подъехать или, что еще страшнее, подползти к нашему дому. Мне противно было даже вспоминать о том, что он подарил мне на день рождения четыре года назад.
Впрочем, предаваться мрачным размышлениям у меня времени не было, и я благословляла ту работу, которую обязана была успеть сделать; я направо и налево раздавала указания и каждый вечер благословляла усталость, накопившуюся за день и сменявшуюся тяжелым сном. Если во время первой беременности я могла сколько угодно наслаждаться ленью и бездельем в последние недели перед родами, то на этот раз за мной внимательно следили три пары глаз, и мне приходилось притворяться, что до родов мне еще по крайней мере месяца два. Я старалась ходить легким шагом, работала целыми днями и никогда не хваталась рукой за ноющую спину, не охала и не вздыхала; лишь оказавшись в собственной спальне и плотно закрыв за собой дверь, я могла признаться себе, что до смерти устала.
Я ожидала родов в конце мая, но май миновал, наступал июнь, и я с радостью проснулась навстречу первому июньскому дню. Если ребенок родится в июне, это будет гораздо лучше. Сидя за письменным столом у себя в кабинете, я по пальцам пересчитала недели своей беременности; солнце приятно пригревало мне плечи, и я думала, что если, к счастью, ребенок запоздает появиться на свет, то для моей репутации это будет только на пользу. Но стоило мне неосторожно потянуться за календарем, и мой живот скрутила такая боль, что перед глазами у меня поплыл туман и я невольно застонала.
Сперва эта боль буквально парализовала меня, но потом стало немного легче, и я почувствовала, что из меня льется горячая влага – значит, поняла я, уже отходят воды и ребенок начал свое короткое опасное путешествие к свету.
Я с некоторым трудом подтащила тяжелый резной стул к высокому книжному шкафу, где хранились все гроссбухи поместья вплоть до записи о приобретении в собственность этих земель семейством Лейси семьсот лет назад. Я, правда, опасалась, что не смогу из-за сильной боли залезть на стул и дотянуться до верхних полок и сбросить оттуда несколько тяжелых томов. И оказалась права. Мне было ужасно больно, но сцену следовало оформить как следует, сделав ее максимально убедительной. Я все-таки сумела бросить на пол три или четыре массивных старых гросс-буха, слезла со стула, с громким стуком уронила стул на пол, живописно расположила тома вокруг стула и сама тоже легла рядом.
Горничная, занятая уборкой у меня в спальне, тут же прибежала, услышав грохот упавшего стула, и увидела меня, лежавшую на полу неподвижно, как мертвая, рядом с перевернутым стулом и разбросанными тяжелыми томами. Я слышала, как испуганно она охнула, заметив все расширявшееся пятно на моем шелковом платье, и ринулась вон, пронзительно зовя на помощь. Весь дом мгновенно охватила паника; меня бережно подняли и перенесли в спальню, где я с тихим стоном «пришла в себя».
– Не бойся, дорогая, – сказала мама, стиснув мою холодную руку. – Бояться тут нечего. Ты просто упала со стула, вот ребеночек и решил родиться чуть раньше. За акушеркой мы уже послали, а Гарри напишет Джону. – Она наклонилась и заботливо утерла мой покрытый каплями пота лоб своим кружевным платочком, от которого пахло фиалками. – Хотя, конечно, малыш явно поспешил, так что, милая, приготовься к тому, что на этот раз тебя может постигнуть разочарование. Но, я думаю, у тебя непременно будут и еще дети.
Я ухитрилась изобразить подобие улыбки и, с легкостью богохульствуя, сказала:
– Все в руках Божьих, мама. А скажите, это очень больно?
– О нет, – ласково успокоила она меня. – Это совсем не так уж больно, тем более ты – такая храбрая девочка, в тебе всегда было столько мужества и бесстрашия. И потом, это же совсем маленький ребеночек, ведь он слишком рано решил родиться.
Я закрыла глаза, потому что знакомая боль вновь пронзила тело.
– Мама, нельзя ли мне немного вашего лимонада? Вы всегда нам его давали, когда мы болели, – попросила я, как только схватка прошла.
– Конечно, милая, – сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать меня. – Я прямо сейчас пойду и приготовлю. Но если я тебе понадоблюсь, ты просто позвони в колокольчик, да и Селия с тобой останется. Миссис Мерри, наша повитуха, уже в пути, и я послала грума за мистером Смитом, он опытный акушер и сумеет о тебе позаботиться. А теперь, дорогая, постарайся отдохнуть. Это может занять очень много времени, да и сил тебе потребуется немало.
Я легла поудобней и улыбнулась. Я-то знала, что «очень много времени» это не займет, так что мистеру Смиту лучше поторопиться, иначе он упустит свой гонорар. Я знала, что вторые роды всегда происходят быстрее, да и схватки уже усиливались, а промежутки между ними становились все короче. Селия, как и в прошлый раз, сидела возле моей кровати и держала меня за руку.
– Все почти так же, как было при рождении Джулии, – сказала она, и я заметила, что глаза у нее полны слез. Она была глубоко взволнована, бедняжка. Такая хорошенькая и, увы, бесплодная. – У тебя тогда так хорошо все получилось, моя дорогая, и я уверена, что и на этот раз все будет просто прекрасно.
Я рассеянно ей улыбнулась, но мне уже казалось, что она где-то далеко-далеко. В эти минуты я не могла думать ни о чем другом, кроме той борьбы, что происходила сейчас внутри меня, где ребенок сражался за свою свободу с моим напряженным телом, которое не желало так легко отдавать выросший в нем плод. Внезапно боль стала такой сильной, что я застонала, и мои стоны заглушил страшный грохот, это одна из горничных ухитрилась уронить нашу фамильную колыбель, которую уже успели принести к дверям спальни. В доме вообще царила невероятная суета; слуги озабоченно метались, стараясь поскорее подготовить детскую к столь неожиданному появлению малыша, которому первым из нового поколения предстояло родиться в Широком Доле и лечь в фамильную колыбель.
Схватки еще больше участились, но были теперь не такими болезненными; я, скорее, испытывала сильное напряжение, словно двигала тяжелый гардероб или тянула за канат судно к пристани. Миссис Мерри уже прибыла и не отходила от меня ни на шаг, но я почти не обращала внимания на ее суету – она все что-то прибирала, а потом привязала скрученную в жгут простыню к столбикам балдахина. Я лишь сердито рявкнула что-то в ответ на ее требование, чтобы я ухватилась за эту простыню и подтягивалась, помогая потугам. Мне совершенно не нужны были все эти суетящееся громкоголосые женщины; это было мое личное дело, моя личная тайна, и это мой сын пробивал себе путь на волю, сражаясь с моим сопротивляющимся телом. Но миссис Мерри на меня совсем не обиделась. Ее мудрое морщинистое лицо по-прежнему освещала улыбка, а ее проницательные глаза мгновенно улавливали каждое движение моего изгибающегося тела; она и без слов понимала, что значат мои хриплые стоны.