– На основании его пьянства! – оскорбленным тоном заявила я. – Может быть, его даже потребуется подвергнуть медицинскому освидетельствованию.
Гарри так резко обернулся, словно его ужалили пчела.
– Медицинскому освидетельствованию?! – задохнулся он. – Беатрис, ты сошла с ума! Я знаю, конечно, что Джон пьет каждый божий день, но довольно редко бывает заметно, что он действительно пьян. Его вряд ли могут счесть психически нездоровым.
– По-моему, он пьет все больше и больше, – сказала я, подавив мимолетное чувство раскаяния. – И это все чаще заметно. И мне кажется, что пить он будет только больше, а не меньше. А это означает, что вскоре он либо станет недееспособным, и в таком случае ты легко сможешь получить полномочия попечителя, либо он допьется до смерти, и в таком случае я унаследую его состояние, а ты и старый мистер МакЭндрю станете моими попечителями. Так или иначе, а деньги Джона окажутся у нас в руках.
– Но Беатрис… – Гарри с самым серьезным видом посмотрел на меня, – если так действительно случится, это же трагедия! Джон – молодой человек; у него вся жизнь впереди. Если он выздоровеет, вы еще вполне можете быть счастливы; и он, что вполне возможно, сам готов будет вложить деньги в осуществление нашего замечательного плана ради будущего своего сына. Я понимаю, сейчас ты расстроена и злишься на него, тем более после смерти мамы прошло совсем немного времени, но я уверен: вы оба снова будете счастливы, как только Джон снова станет самим собой.
Я одарила Гарри самой светлой, почти ангельской улыбкой и сказала:
– Я каждую ночь молю об этом Бога. Ты, Гарри, и раньше видел меня в роли деловой женщины, хозяйки поместья. Теперь ты видишь меня в роли жены. И я, будучи женой Джона, конечно же, надеюсь и верю, что тень, накрывшая нашу жизнь, уйдет. Но если этого не случится, то именно я стану отвечать за будущее нашего сына. А потому я, естественно, обязана все планировать заранее.
Гарри с некоторым облегчением улыбнулся.
– Да, я понял: ты сейчас просто рассуждаешь вслух и строишь планы относительно будущего Ричарда и Джулии. Но всерьез ты, конечно же, не думаешь, что Джона следует подвергнуть медицинскому освидетельствованию, ведь так?
– Конечно же, нет! – воскликнула я и тут же свернула в сторону от обсуждения столь опасной темы, заговорив с Гарри о чем-то совсем другом.
Но вот Селия оказалась куда более крепким орешком. Я видела из окна, как она гуляет с Джулией среди розовых кустов; видела, как Джон, заметив ее из беседки, направился к ней. Маленькая Джулия с удовольствием делала первые шаги на своих еще неустойчивых ножонках, и больше всего ей нравилось, уцепившись за чью-нибудь руку, бродить по дорожкам, без конца меняя направление или даже внезапно плюхаясь на землю своим пухлым задиком.
В открытое окно до меня донесся ясный голос Селии.
– Вам не кажется, что ей еще рановато начинать ходить? – спросила она у Джона, выпрямляя усталую спину, ибо это весьма утомительное занятие – ходить за ручку с шустрым ребенком, еще плохо стоящим на ногах.
– Нет, что вы, – ответил Джон, останавливаясь рядом с Джулией. Потом он взял девочку сперва за одну цепкую ручонку, потом за другую и оторвал ее от Селии. Та отступила назад и заложила обе руки за спину, но Джулия на нее уже не смотрела: она с радостью восприняла появление новой поддержки и продолжила свое маленькое путешествие по садовым дорожкам, а Джон бережно склонялся над ней, заставляя идти ровнее.
– Если бы ей ножки припеленывали к дощечке, она бы не пошла лет до трех, а то и до четырех, – сказала Селия, наблюдая за неуверенными движениями девочки.
– Дети, как и любые молодые животные, сами прекрасно знают, что им нужно, – весело пояснил Джон. – Свивальник, конечно, может заставить ребенка находиться на одном месте. Но если ребенку с рождения дана свобода и он может сколько угодно брыкаться, он вырастает сильным и вполне даже в год может начать ходить.
– Но ей ведь это не вредно? Ножки у нее не станут кривыми? Она их не подвернет?
Джон улыбнулся и постарался ее успокоить:
– Что вы, Селия! Она сама знает, как быстро ей хочется ходить. Уверяю вас, эта девочка очень скоро будет еще более ловкой и сильной.
Селия в ответ радостно закивала и заметила:
– Как приятно снова видеть вас в саду! Тем более в такой чудесный день. И вы так подробно и понятно отвечаете на мои вопросы о Джулии. Надеюсь, Джон, вы скоро возобновите свою медицинскую практику? Вы ведь уже больше трех месяцев своих больных не посещаете.
Тень пробежала по лицу Джона, и он, глядя почему-то на Джулию, мягко ответил:
– Нет, дорогая Селия, боюсь, мне уже к медицинской практике не вернуться. Я утратил не только репутацию – я утратил возможность заниматься любимым делом, которое мне было дороже всего на свете. Широкий Дол всем нам слишком дорого обошелся – по разным, впрочем, причинам.
Я так и застыла, по-прежнему стоя у окна и слушая все это. Если их разговор станет еще более откровенным, мне придется его прервать, постучав пальцем по стеклу. Джон ступил сейчас на очень опасную тропу. Никак нельзя допустить, чтобы он со своими намеками и недосказанностями перешел вполне определенную тонкую грань. Они оба – каждый по отдельности – знают слишком много, и я не допущу, чтобы они сложили отдельные кусочки головоломки в единую картину.
– Но ведь вы больше не будете пить, не так ли? – ласково сказала Селия. – Вы же понимаете, как это плохо и для вас, и для моей милой бедняжки Беатрис. Вы же попробуете остановиться? Обещаете?
Джон внезапно выпрямился, и Джулия снова шлепнулась на попку, потянувшись за золотистым цветком хризантемы.
– Я обещаю, что попробую, – неуверенно сказал он. – Эти последние несколько месяцев я прожил, точно во сне. Мне все время кажется, что однажды утром я проснусь в постели рядом с Беатрис, беременной нашим сыном, и весь этот кошмар – мое отсутствие, ее внезапные роды, смерть моей тещи – развеется, как дым. Но потом мне приходится немного выпить, потому что я никак не могу поверить в реальность происходящего. И чем больше я пью, тем скорей убеждаюсь, что все это мне только кажется, что я по-прежнему счастлив, как и несколько месяцев назад.
Селия – вот уж странный флирт! – протянула ему руку и неожиданно твердо потребовала:
– Вы непременно попытаетесь перестать пить, мой дорогой брат! Вы ведь попытаетесь, правда?
И мой сломленный муж-пьяница поцеловал Селии руку и пообещал:
– Хорошо, я попробую. – Он наклонился, поднял Джулию, поставил на ножки и повел в сторону конюшенного двора.
И я окончательно поняла: он в моих руках.
Да, теперь Джон был в моих руках, потому что, как ручной жеребенок, льнул к Селии и ее дочке и ему была невероятно дорога и сама Селия, и вся та сентиментальная чепуха, которая составляет ее жизнь. Испытывая ко мне отвращение, пребывая в ужасе от меня, он инстинктивно тянулся к ней и был уже наполовину влюблен в нее – так истинно верующий с нежностью целует край одежды статуи Девы Марии. Любовь Селии к ее ребенку, ее ясноглазая честность, ее тепло и сдержанная нежность – все это поддерживало в Джоне желание жить в те минуты, когда ему казалось, что он сходит с ума, когда он страстно мечтал о смерти, будучи в отчаянии от того мира, где правлю я. И он стремился поскорее увидеть прелестные глаза Селии, согреться возле яркого светлого пламени ее чистоты.