Мужчины, понурившись, снова уселись на землю, и лишь женщины остались стоять, вздыхая, как ели, когда первое дыхание бури колышет их колючие ветви. Но никто не плакал, не просил у меня прощения. Этот раскаленный воздух, казалось, иссушил все души, высосал все силы, вздымая над землей маленькие смертоносные предгрозовые смерчи.
– А теперь ступайте отсюда, – сказала я, и голос мой, полный ненависти, прозвучал как-то надтреснуто из-за предельной усталости. К тому же горло у меня совершенно пересохло. – Идите и помните: когда я сегодня приду на праздник урожая, тот мужчина, который не снимет передо мной шапку и не поклонится мне, и та женщина, которая забудет сделать передо мной книксен, в тот же миг лишатся заработка, дома и работы.
Женщины снова завздыхали, как лес, охваченный лесным пожаром, когда огонь, точно любовник, лижет стволы молодой поросли, а вершины больших деревьев трепещут, взывая о помощи.
А я, развернув Тобермори, поехала прочь, оставив их стоять на жнивье. К груде снопов уже с грохотом направлялись первые повозки, и на передней я заметила Джона Брайена.
– Я уезжаю, мне нужно переодеться, – сказала я ему. – Я позже приеду прямо на мельницу.
– Боюсь, во время праздника могут быть неприятности, – осторожно предупредил он меня. Его городское лицо чужака, вечно выглядевшее немного испуганным на этой земле, как-то странно осунулось и в чересчур рано наступивших, предгрозовых сумерках казалось желтовато-зеленым. Я услышала треск, резкий, как от костра, вспыхнувшего в сухом папоротнике, и лицо Брайена внезапно ярко высветила белым мощная молния, вспыхнувшая где-то за линией горизонта в холмах.
– Неприятности всегда могут быть, – устало сказала я. – И всегда можно арестовать парочку молодых парней или повесить какого-нибудь старика. Они могут даже бунт нам устроить, но мы всегда его потушим. Сегодня и до конца молотьбы охранять мое зерно будут люди из Чичестера. Да и мистер Гилби пришлет вместе с возами свою охрану. Так что деревенских злоумышленников я не боюсь. А завтра мы с вами поговорим о том, что всех их следует вышвырнуть из деревни, а саму деревню сжечь. Я больше не желаю видеть этих людей на своей земле. Они мне больше не нужны.
Глаза Брайена, похожие на глаза ласки, так и сверкнули в предвкушении возможности применить силу против тех, кого он презирал.
– Мы с вами еще увидимся на мельнице, – сказала я. – А теперь постарайтесь поскорей убрать пшеницу в амбары. Я думаю, дождь пойдет еще не сразу, но уж когда он начнется, это будет настоящая буря.
Брайен кивнул и щелкнул кнутом, но торопить лошадей пока не требовалось. Я была права насчет дождя. Он действительно решил пока повременить, и я, усталая, ехала домой, с трудом вдыхая раскаленный воздух. У меня было такое ощущение, словно кто-то зажал мне рот горячей влажной губкой, и если бы у меня была возможность вздохнуть, я бы стала во весь голос звать на помощь.
В доме тоже все было залито странным, предгрозовым светом. Гостиная казалась зеленой, как морские глубины, а лицо Селии – белым, как белый коралл. Этакая утонувшая девственница. Ее глаза на смертельно бледном лице были как темно-коричневые дыры, и когда она наливала мне чай, руки у нее сильно дрожали.
– Что с тобой? – спросила я.
– Я и сама никак не пойму, – сказала Селия и даже попыталась рассмеяться, но ее серебристый смех на этот раз прозвучал неприятно резко. Джон, не сводивший глаз с ее напряженного лица, тут же встрепенулся и спросил:
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Да нет, – сказала Селия, – я думаю, все дело в этой ужасной погоде, в этом постоянном ощущении надвигающейся грозы, которая все никак не начнется, и это ожидание становится просто мучительным. На меня словно что-то давит, мне то жарко, то холодно и пробирает озноб. Я сегодня ездила в деревню, и там все очень и очень плохо. Некоторые женщины, похоже, меня попросту избегали. Я совершенно уверена: у нас будут большие неприятности из-за вывоза зерна, Беатрис. Угроза прямо-таки висит в воздухе – даже страшно становится. И потом, меня не покидает ощущение, словно вот-вот случится нечто поистине ужасное…
– Пойдет дождь, вот что случится, – сухо бросила я, чтобы прервать этот поток неуместных фантазий. – Настоящий ливень. Мне кажется, на праздник нам лучше поехать в карете, а не в открытом ландо.
Селия кивнула.
– Да, я уже велела приготовить карету, – сказала она. – Ты, конечно, потрясающе умеешь предсказывать погоду, Беатрис, но для того, чтобы почувствовать приближение такой грозы, твое умение, пожалуй, не требуется. У меня, например, уже несколько дней все тело покалывает, как у кошки, когда ее против шерсти гладят. Но грозы я боюсь гораздо меньше, чем тех настроений, которые царят в деревне.
– Ну что ж, а я пока что, пожалуй, успокою свои нервы, приняв ванну и надев свежее платье, – сказала я с притворным равнодушием. Но я постоянно чувствовала взгляд Джона и знала: он заметил, как потемнели мои глаза после пророчеств Селии. – А потом нам, наверное, уже пора будет ехать. Как по-твоему, Селия, когда нам лучше туда прибыть? Зерно свезут в амбары, я думаю, уже в течение часа.
– Как только ты сама будешь готова, – несколько рассеянно ответила мне Селия, и в тот же момент над вершинами холмов глухо прокатился гром, а потом вспышка молнии, такая яркая, что стало больно глазам, осветила комнату странным синим сиянием и погасла, оставив нас моргать глазами в кажущейся кромешной темноте. Селия даже подпрыгнула от неожиданности и засмеялась, но в ее смехе явственно слышались истерические нотки.
– Тогда я потороплюсь, – сказала я. Но двигаться быстро у меня просто не было сил. Да и воздух казался каким-то чересчур плотным, наполненным бесчисленными отзвуками и каким-то тайным смыслом. А еще в этом воздухе чувствовалась вонь того недавнего ужаса, к которому я даже мысленно не могла заставить себя повернуться лицом. Я медленно проплыла в этом густом воздухе к дверям и даже попыталась улыбнуться всем на прощанье, но у меня вышла не улыбка, а какой-то неловкий оскал. Да и взгляд остался мертвым, холодным. Джон встал и, открывая передо мной дверь, случайно коснулся моей руки.
– Ты же холодная как лед! – удивленно воскликнул он с явной профессиональной заинтересованностью, хотя в голосе его, как и всегда в последнее время, слышалась легкая неприязнь. – Нет ли у тебя температуры, Беатрис? Или, может, ты тоже грозы боишься? И тоже чувствуешь напряжение и ненависть, что буквально разлита в воздухе вокруг нас?
– Нет, я просто устала, – с трудом промолвила я. – У меня такое ощущение, словно я всю жизнь только и делала, что занималась уборкой пшеницы. Я ведь много дней подряд от зари до зари проводила в поле, тогда как ты и Селия посиживали себе в гостиной, плели против меня интриги и пили чай, оплаченный моими трудами. Ну, а мне приходилось тем временем торчать на солнцепеке, пытаясь спасти Широкий Дол. Впрочем, я не жду ни благодарности, ни того, что кто-то поймет, как это нелегко.
– Погоди, – наконец оторвался от блюда с печеньем Гарри, – ты же знаешь, Беатрис, почему я не могу тебе помогать. Они меня ни в грош не ставят, их поведение просто оскорбительно, а я не могу терпеть оскорбления!