Она была свободна и привлекательна. Он уже давно ни с кем не встречался. Им было хорошо вместе. Но всякий раз, проведя с ней ночь, он чувствовал себя опустошенным, подавленным. Чем дольше длилась их связь, тем более раздражительным, недовольным собой он становился. Ему оказалось недостаточно плотских утех. Миро всегда был слишком честен: он не стал скрывать этого от Мари-Джо и поделился с ней своими переживаниями. Она взглянула на него так, словно своими словами он ее уничтожил. Правда, гримаса боли на ее лице тут же сменилась обычной легкой улыбкой. Она сказала, что нет ничего дурного в том, чтобы делать то, что хочется, но если ему не хочется, то так тому и быть. Реакция Мари-Джо успокоила его. Зачем терзаться угрызениями совести, если для нее их казавшиеся идеальными отношения были лишь очередным романчиком? И все же ему было досадно, что она так легко согласилась с ним расстаться.
Из плена воспоминаний его вырвал резкий удар по плечу. Проклиная припаркованный на тротуаре фургон, Миро вдруг понял, что ноги сами привели его к книжной лавке Ролана. Его охватил ничем не объяснимый ужас: Миро отпрянул, рванулся прочь через дорогу и скрылся в ближайшем бистро.
Уставившись на стойку из искусственного мрамора с накладками под медь, он попытался успокоить выскакивающее из груди сердце.
«Прекрати, – приказал себе он, – это лишь прошлое. Мари-Джо исчезла, Ролан умер, Нелли тебя бросила, пора уже назвать вещи своими именами». Нелли! Он сунул руку в карман, кончиками пальцев нащупал письмо. Он ей нужен, она просит его о помощи. В шесть вечера. Она написала – ровно в шесть вечера. Миро взглянул на часы: еще только четыре.
Он поднял голову. На другой стороне улицы, неподалеку от опущенных, покрытых граффити металлических штор книжной лавки, обнаружился новый магазин, «На гребне волны»: он занимал первый этаж обветшалого дома, фасад которого украшали пальметты и маскароны [59] . Миро задумался о том, каким ветром сюда прибило этот магазин рыболовных товаров. Он задержал было взгляд на полустертой надписи над входом, задумчиво перевел глаза дальше, в направлении улицы Капитана Лами, но тут же сосредоточился и расшифровал:
ПРИ Ч СКИ ЛЯ АМ
Где-то глубоко внутри у него что-то екнуло.
Официантка поставила перед ним его заказ, не прерывая беседы с одетым в комбинезон стариком-вьетнамцем:
– Нужно быть оптимистом, мсье Жан, погода хорошая – вот и прекрасно.
– Да, но на луке в этом году много шелухи, значит, наверняка будет холодно, – возразил ей старик.
Миро, уступив минутному порыву, вмешался в их разговор:
– Простите, вон там, напротив, раньше действительно была парикмахерская?
Официантка рассмеялась.
– Ну и вопросы! Откуда же мне знать. Спросите у мсье Жана, он тут живет с 1930 года, но только говорите громко, он туговат на ухо.
– Месье, – заорал Миро, – здесь напротив раньше была парикмахерская?
– Я никогда не хожу в парикмахерскую, меня стрижет дочь, она работает в салоне красоты. Она неплохо стрижет, правда, Джессика?
– Отлично! – крикнула официантка, подмигивая Миро.
– Простите, вы случайно не были знакомы с мадам Багу? – надрывался Миро. – Она работала консьержкой в этом квартале в восьмидесятые годы.
– Нет, спасибо, никаких консьержек, – ответил месье Жан. – Мы живем в старом доме, там никогда в жизни не было консьержа. К тому же консьержам приходится приплачивать.
– Я вас предупреждала! – воскликнула официантка. – В любом случае он, бедняга, мало что помнит, за ним уже давно присматривает дочь. Я тут совсем никого не знаю, работаю с лета – у меня пока испытательный срок, но я надеюсь, все сложится как надо, – заключила она, поправляя футболку на необъятной груди.
Миро бросил на стойку пару монет.
– Ну что же, тогда придется поспрашивать в другом месте.
– Подождите-ка! Я знаю, кто вам может помочь. Вам нужен почтальон.
– Почтальон?
– Он двадцать лет разносил почту в этом квартале. Он тут все обо всех знает, как-то раз его даже приглашали выступить на радио. Одна незадача – если он начнет говорить, то остановить его уже невозможно. Он живет здесь неподалеку. Если после мсье Жана посетителей больше не будет, я вас провожу…
Миро отметил ее влажные губы, томные карие глаза, то, как призывно она на него смотрит.
– Вы действительно очень добры, но я и правда спешу. Может быть, завтра? И да, не могли бы вы дать мне его адрес?
– Улица Тайандье, 24, – с сожалением сказала она. – Его фамилия Дитрих, он живет на пятом этаже. У меня даже был где-то код от подъезда.
Она порылась в лежащих возле кассы бумажках и протянула Миро вырванный из блокнота листок.
– Я здесь все записала. Еще я записала вам телефон кафе, попросите Джессику – это я. Тогда до завтра? – шепнула она, когда Миро уже шагнул за порог.
«Да, старик, все они от тебя без ума, в конце концов тебе придется признать, что старый Блез прав», – подумал Миро, сворачивая направо на первом перекрестке.
Нужный ему дом оказался совсем рядом, на противоположной стороне улицы. Фасад розового кирпича с номером 24 украшала эмалевая табличка, сообщавшая, что на все этажи проведен газ.
– Если это для статьи, то… – протянул Марсель Дитрих, провожая Миро в столовую, обставленную в стиле ампир.
Миро почувствовал, что задыхается: воздух в квартире был невероятно затхлый.
Марсель Дитрих, невысокий человечек с острым лицом и длинным носом, чем-то напоминавший Вольтера, отодвинул в сторону стоящую на клеенчатой скатерти тарелку жареной картошки.
– Такие вот дела, в моем возрасте приходится себя ограничивать, много чего хочется, но масло-то вредно – хотя я его кладу совсем понемногу. Так вы журналист?
– Я?.. Да, – выдохнул Миро, чувствуя, как у него пощипывает нёбо. – Я готовлю статью об этом квартале, о том, каким он был раньше – наверняка здесь все изменилось после того, как построили Оперу…
– Да-да, вы совершенно правы! В этом районе раньше жили рабочие, самые настоящие! Все друг друга знали, денег ни у кого не было, но здешний народ умел веселиться. Вы мне не поверите, если я скажу вам, что на площади Бастилии выступали фокусники, а на террасах кафе всегда пели. Незачем было платить по триста франков за то, чтобы послушать какую-нибудь оперную диву! Помню, была здесь одна потрясающая женщина, правда, я забыл ее имя – она знала наизусть весь репертуар Эдит Пиаф. В детстве я каждую субботу ходил ее слушать. Мать меня ругала, она боялась хулиганов, которые крутились возле «Балажо» [60] , да к тому же тогда считалось, что эта певица слишком многое себе позволяет – она носила мужскую одежду, это сейчас мы уже ко всему привыкли, а тогда…