– Очевидно, Барбарусса это знает. Почему бы не спросить у него? – со вздохом ответила Троянда, едва сдерживая раздражение: эти слова она произнесла за минувшие две недели раз сто, потому что столько же раз Аретино задал свой вопрос. И она не сомневалась, что задаст в сто первый, в сто десятый, ибо в эти дни не существовало ничего, что занимало бы его сильнее, разве что бегство Пьерины… Однако у Аретино хватило деликатности не беседовать о неверной любовнице, лежа в постели Троянды. Да и зачем? Она все равно была здесь – той незримой третьей, которая не дает двоим вкусить счастья. Ну, верно, не очень-то им его и хотелось, этого счастья! Во всяком случае, Троянде, ибо, когда Аретино в первый же вечер после ее возвращения заявился в отведенные ей покои, она вдруг почувствовала, что совсем охладела к нему, и едва сдержалась, чтобы не вытолкать беднягу Пьетро за дверь! Слава богу, вовремя опомнилась, сообразив: а вдруг, разобидевшись, Аретино не станет помогать русским? И ей удалось смирить себя, затаить дыхание и молча ждать, пока Аретино разденется и начнет ее ласкать. Тошнота приступами подкатывала к горлу, стоило только вспомнить, какое у него волосатое, полное тело, как он шумно, взахлеб дышит, как причмокивает, целуясь взасос, как забивает рот его борода и колются усы, как богохульствует он в мгновения последнего наслаждения… Спроси у нее сейчас господь: согласится ли она умереть наутро, если проведет эту ночь не с Аретино, а с тем яростным русским, – она выкрикнула бы свое согласие, обливаясь слезами восторга. Ведь тот человек – чужой, ненавидящий, отважный, презрительный, страстный, дерзкий, нежный, грубый, восхитительный, угрюмый – каким-то неведомым образом умудрился прибрать к рукам ее смятенное сердце, а в теле оставил такие воспоминания, что самая мысль о другом мужчине, который будет обладать ею, показалась Троянде непереносимой… просто смертоубийственной!
Аретино сбросил на пол халат и тяжело возлег рядом с Трояндою. Она затаила дыхание… и вдруг странный, почти экстатический восторг овладел ею. Захотелось, чтобы Аретино навалился на нее и начал пробиваться в сухие глубины ее лона своим жадным естеством, причиняя боль. Захотелось, чтобы Аретино понял, как он отвратителен, как мерзок Троянде, и возмутился этим. Она почти с вожделением представляла, как, изнасиловав ее равнодушное тело, Пьетро придет в ярость, изобьет ее, вымещая на ней и разочарование, и горечь своей потери, а потом за волосы – непременно за волосы, так, что Троянда будет кричать от боли! – потащит ее по длинным коридорам и извилистым лестницам в самый темный, самый сырой подвал, где бросит умирать от голода и холода, а то и вовсе столкнет в черные воды канала. И она умрет, утонет, она будет страдать – страдать с наслаждением, зная, что своими мучениями покупает счастье Григория. Последним вздохом, последним биением сердца она будет умолять Аретино не нарушать данного слова, спасти отца Григория, помочь им покинуть Венецию без помех, ну а потом… потом она с наслаждением умрет с этим русским именем на устах и будет вечно глядеть на него с небес. А он не узнает… он никогда не узнает, что Троянда своей жизнью выкупила жизнь его отца, счастье их семьи. Он всегда будет вспоминать о ней с отвращением, и Прокопий, конечно, постарается подогреть это отвращение. И только сны – только загробные сны останутся Троянде, чтобы хоть иногда, хоть изредка встречаться с любимым, как они были лишь однажды: глаза в глаза, сердце к сердцу, слившись всеми помыслами, всем существом, всем естеством…
Она столь глубоко погрузилась в предвкушение своих искупительных, очистительных, сладостных страданий во имя Григория, что ощутила себя весьма грубо сброшенной с небес на землю, когда Аретино, даже не сделав попытки коснуться ее, покряхтел и с неловкостью признался:
– Черт бы подрал эту Джилью! Не иначе, напустила на меня какие-то чары. Сколько ни тужусь… даже волосы на голове дыбом встали! А больше ничего…
Троянда еще не успела понять, испытала она облегчение или разочарование при этом признании, как Аретино взбил подушки повыше, устроился поудобнее и спросил деловито, заговорщицки, как если бы она была не отставной любовницей, перед которой он вдобавок только что потерпел полное фиаско, а одним из его секретарей, доверенным лицом, а то и торговым партнером:
– А вот интересно: если он столько платит посреднику, то какова же сумма выкупа?
* * *
С тех пор минуло две недели. Срок, назначенный Аретино, чтобы разыскать Барбаруссу, истекал завтра, и Аретино просто-таки извелся от нетерпения. Троянда иногда изумлялась его заинтересованности в этом деле: конечно, сумма в пятьдесят тысяч дукатов – очень немалая, однако получение таких деньжищ было для Аретино делом если и не весьма обычным, то все равно не чем-то из ряда вон выходящим. Скажем, именно столько ему, как правило, присылал дож Венеции; на такие же суммы не скупился Карл V… Очевидно, Аретино, привыкший, что золото валится на него с потолка, имел особый интерес честно, самому заработать его. Притом предприятие, на которое он согласился, выглядело достаточно опасным. Пусть Хайреддин Барбарусса и заключил союз с французским королем, однако Венеция еще не оправилась от ужаса после его последнего набега. И знакомство с Барбаруссой было не из тех, которыми гордятся порядочные люди, так что Аретино изрядно рисковал, ввязавшись в эту историю. Стоило недоброжелателям Аретино узнать, что по его приглашению Барбарусса побывал в Венеции, а потом преспокойно скрылся… да Аретино враз растерял бы добрую половину своих покровителей, а то и угодил бы в тюрьму! Троянда не могла не отдать должное спокойствию и отваге, с которыми он держался. И если в первые дни, пока готовили быстроходную фелюгу для спешной отправки в Константинополь, пока сочиняли Барбаруссе убедительное письмо, гарантирующее его безопасность, Аретино выглядел встревоженным, то чем ближе подходил день встречи, тем спокойнее и увереннее в себе становился Пьетро.
Чего никак нельзя было сказать о Троянде…