– В прошлом месяце мама водила меня к врачу. Она сказала, что не хочет знать, как далеко зашли наши отношения, что это не ее дело, но она должна быть уверена, что я проявляю благоразумие. Так она выразилась и добавила: «Ты должна лишь сказать врачу, что у тебя болезненные, нерегулярные месячные. Поскольку мы придем вместе, этого будет достаточно».
Я никак не мог взять в толк, к чему она клонит, и она с досадой ткнула меня кулачком в грудь.
– Противозачаточные таблетки, глупый. Оврал. Сейчас можно, потому что у меня прошли месячные после того, как я начала их принимать. Я ждала подходящего момента, а лучше, чем сейчас, невозможно представить. – Она не сводила с меня сияющего взгляда. Потом опустила глаза и закусила губу. – Просто… не увлекайся, ладно? Думай обо мне и будь нежным. Потому что мне страшно. Кэрол сказала, что в первый раз ей было жутко больно.
Пока мы раздевали друг друга – впервые полностью, – облака на небе начали рассеиваться, позволяя пробиться лучам солнца, а журчание ручейков бегущей воды стихло. Ее кожа была белой как снег, если не считать загара на руках и ногах. Золотистые волосы на лобке скорее подчеркивали, чем скрывали женское естество. В углу, где крыша еще держалась, лежал старый матрац – мы не первые воспользовались этой хижиной в подобных целях.
Она направила меня и попросила подождать. Я спросил, все ли в порядке. Она сказала, что да и что сама этого хотела.
– Просто не шевелись, милый. Не двигайся.
Я застыл. Не шевелиться было мучительно трудно, но в то же время потрясающе. Она приподняла бедра, и я вошел чуть глубже. Она снова подалась вперед, позволяя мне продвинуться еще немного. Я помню, как смотрел на матрац и видел старый выцветший рисунок, грязные пятна и бегущего по своим делам одинокого муравья. Затем она снова подняла бедра, и я вошел полностью, заставив ее вскрикнуть:
– О Боже!
– Больно? Астрид, тебе…
– Нет, все замечательно. Мне кажется… теперь ты можешь это сделать.
Я сделал. Мы оба это сделали.
Это было наше лето любви. Мы занимались ею в разных местах – один раз даже в спальне Норма в трейлере Цицерона Ирвинга, где сломали кровать, и нам пришлось ее чинить, – но в основном в хибаре на «Крыше неба». Это было наше место, и мы написали свои имена на одной из стен, где уже значилось полсотни других. Однако гроз больше не случалось. Во всяком случае, в то лето.
Осенью я отправился в Университет Мэна, а Астрид – в бостонский Университет Суффолка. Я полагал, что наше расставание будет временным: мы будем видеться на каникулах и когда-нибудь в туманном будущем, когда оба получим дипломы, поженимся. С тех пор я узнал, что одним из главных различий между полами является то, что мужчины склонны прикидывать, что и как, а женщины – нет.
Когда мы возвращались обратно в тот ненастный день, Астрид сказала:
– Я рада, что ты был моим первым.
Я сказал, что тоже рад, даже не подумав, что это могло означать.
Никаких тяжелых сцен расставания не было. Мы просто разошлись, и если угасание наших отношений и явилось плодом чьих-то усилий, то исключительно Делии Содерберг – красивой и сдержанной матери Астрид. Она была неизменно приветлива, но всегда смотрела на меня с тем же выражением, с каким хозяин магазина разглядывает подозрительную двадцатидолларовую купюру. «Может, с ней и все в порядке, – думает он, – но что-то меня… смущает». Если бы Астрид забеременела, мои мысли насчет будущего вполне могли бы превратиться в реальность. А что, мы даже могли бы быть счастливы: трое детей, гараж на две машины, бассейн позади дома и все такое. Но это вряд ли. Скорее всего бесконечные выступления и девчонки, которые постоянно крутятся возле рок-групп, привели бы к нашему разрыву. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что опасения Делии Содерберг были оправданны. Я оказался фальшивой «двадцаткой». Вполне приличной, чтобы сойти за настоящую во многих местах, но не в ее магазине.
Расставание с «Chrome Roses» тоже обошлось без слез. Когда я приехал домой с учебы в Ороно на первый уикенд, мы отыграли в пятницу в «Амветс», а в субботу вечером – в «Скутерз-паб» в Норт-Конуэе. Мы играли так же здорово, как и прежде, и теперь нам платили по сто пятьдесят долларов за выступление. Помню, что я спел «Shake Your Moneymaker» и сыграл очень приличное соло на губной гармонике.
Но когда я приехал домой на День благодарения, то узнал, что Норм взял нового ритм-гитариста и изменил название группы на «Norman’s Knights».
– Извини, друг, – объяснил он, пожимая плечами. – У нас много заказов, а я не могу работать трио. Рок-н-ролл – это барабаны, бас и две гитары.
– Все в порядке, – заверил я. – Я понимаю.
И я не кривил душой, потому что он был прав. Или почти прав. Барабаны, бас, две гитары – и все начинается в тональности ми.
– Завтра вечером мы играем в «Рэггид-поуни» в Уинтропе, если хочешь поучаствовать. Типа приглашенный гость?
– Я пас, – ответил я. Я слышал нового ритм-гитариста. Он был на год моложе меня, но уже играл лучше и мог лабать как заведенный. К тому же это означало, что я мог провести субботний вечер с Астрид. Что я и сделал. Думаю, что она уже тогда начала встречаться с другими парнями – она была слишком красивой, чтобы сидеть дома, – но ничего об этом не рассказывала. И была нежной и любящей. Это был хороший День благодарения. Я не скучал по «Chrome Roses» (или «Norman’s Knights» – название, к которому мне не требовалось привыкать, что меня вполне устраивало).
Ну, вы понимаете.
Почти не скучал.
Однажды, незадолго до рождественских каникул, я заскочил в кафе «Бэарз» нашего студенческого союза, чтобы перекусить гамбургером с колой. На выходе я остановился у доски объявлений. Среди множества сообщений о продаже учебников, автомобилей и поиске попутчиков для поездок в разные города мне попалось такое:
ХОРОШАЯ НОВОСТЬ! Cumberlands снова воссоединяются! ПЛОХАЯ НОВОСТЬ! Нам не хватает ритм-гитариста! Мы – ГРОМКАЯ И КРУТАЯ КАВЕР-ГРУППА! Если ты играешь «Beatles», «Stones», «Badfinger», «McCoys», «Barbarians», «Standells», «Byrds» и т. д., приходи в комнату 421 Камберленд-холла со своей бренчалкой. Если тебе нравится «Emerson, Lake & Palmer» или «Blood, Sweat & Tears», то можешь идти… сам знаешь куда.
К тому времени у меня уже был собственный ярко-красный «Гибсон», и после занятий я отправился с ним в Камберленд-холл, где познакомился с Джеем Педерсоном.
Поскольку шуметь в учебное время не разрешалось, мы играли в его комнате без усилителей. Вечером того же дня мы подключились к усилителям в зоне отдыха общаги и в течение получаса отрывались по полной, после чего меня приняли. Он играл намного лучше меня, но мне было не привыкать – в конце концов, я начинал свою рок-н-ролльную карьеру с Нормом Ирвингом.
– Я хочу изменить название группы на «Heaters», – сказал Джей. – Что скажешь?
– Если это не будет мешать моей учебе и ты будешь делиться честно, назови хоть «Адские придурки», мне без разницы.