И слава Богу!
Выйти на Эда мне помог Кон, который в свое время променял гитару на спорт, а спорт – на астрономию… хотя в волейболе ему по-прежнему нет равных, да и на теннисном корте тоже.
Я рассказал доктору Брейтуэйту все, что вы прочитали на этих страницах. Ничего не утаил. Понятно, что он многому не верит, да и кто в здравом уме поверит? Однако какое облегчение приносит возможность выговориться! И кое-что в моем рассказе поколебало его неверие, потому что некоторые факты легко подтвердить. Например, связанные с пастором Дэнни. Даже сейчас запрос в «Гугле» дает почти миллион ссылок – можете проверить сами. Какие из его исцелений были истинными, до сих пор остается предметом дискуссий, но то же самое можно сказать и о папе римском Иоанне Павле II, который, предположительно, исцелил французскую монахиню от болезни Паркинсона при жизни, а коста-риканскую женщину от аневризмы сосудов головного мозга – через шесть лет после своей смерти. (Хороший трюк!) То, что произошло со многими исцеленными Чарли – то, что они сделали с собой или другими, – тоже скорее относится к фактам, а не домыслам. Эд Брейтуэйт считает, что я вплел эти факты в канву своего повествования, чтобы придать ему достоверность. В конце прошлого года он практически признался в этом, процитировав Юнга: «Самые блестящие рассказчики в мире содержатся в сумасшедших домах».
Но я живу не в сумасшедшем доме и после сеансов в психиатрической клинике Мартина могу вернуться в свою тихую, залитую солнечным светом квартиру, за что искренне благодарен. Как и за то, что до сих пор жив, потому что многие из исцеленных пастором Дэнни похвастаться этим не могут. В период с лета 2014 года до осени 2015-го они кончали с собой десятками. А может, и сотнями, кто знает… Не могу не думать о том, как они очнулись в том, другом мире и побрели, голые, под воющими звездами, подгоняемые жуткими муравьями-охранниками. В такие моменты я очень рад, что еще жив. Мне кажется, что благодарность за жизнь, независимо от причины, указывает на то, что человек сумел сохранить здравость рассудка. А с тем, что часть моего рассудка утрачена навеки – ампутирована, как рука или нога, увиденным у смертного одра Мэри Фэй, – я научился жить.
И пятьдесят минут с двух до двух пятидесяти пополудни, каждый вторник и каждый четверг, я разговариваю.
Наутро после бури я проснулся на кушетке в вестибюле главного здания курорта. Все лицо горело, а мочевой пузырь готов был лопнуть, но идти в туалет напротив ресторана я не хотел. Там висели зеркала, и мне не хотелось даже мельком увидеть в них свое отражение.
Я вышел на улицу помочиться и наткнулся на гольф-мобиль, врезавшийся в ступеньки крыльца. Сиденье и простенькая приборная панель были заляпаны кровью. Я опустил взгляд на рубашку и увидел, что она тоже вся в бурых пятнах. Провел рукой по распухшему носу, и на пальце остались темно-бордовые крапинки. Значит, я приехал на гольф-мобиле, врезался на нем в крыльцо и разбил лицо, но совершенно этого не помнил.
Излишне говорить, как сильно мне не хотелось возвращаться в домик на «Крыше неба», но сделать это было необходимо. Однако сесть в гольф-мобиль оказалось самым простым. Проехать на нем через лес обернулось задачей посложнее, и каждый раз, когда мне приходилось останавливаться, чтобы убрать с дороги упавшие ветки, я с колоссальным трудом заставлял себя двигаться дальше. Разбитый нос ныл от боли, а голова раскалывалась от напряжения.
Дверь была распахнута. Я остановился, вылез из гольф-мобиля и сначала просто стоял и тер свой бедный распухший нос, пока из него опять не пошла кровь. День выдался солнечный и чудесный – буря смыла жару и влажность, – но комната за раскрытой дверью напоминала темную пещеру.
Нет никаких причин волноваться, говорил я себе. Больше ничего не может произойти. Все кончено.
А что, если нет? А что, если не все кончено?
Что, если меня поджидает она, с клешней из человеческих лиц наготове?
Я заставил себя подняться на крыльцо, останавливаясь на каждой ступеньке, а когда в лесу за моей спиной неожиданно каркнула ворона, я съежился и, вскрикнув, закрыл голову руками. От бегства меня удержала только уверенность, что если я не войду, комната, в которой умерла Мэри Фэй, будет преследовать меня до конца жизни.
Никакой пульсирующей мерзости с единственным черным глазом там не оказалось. Пациентка «Омега» лежала в том же положении, в каком я видел ее в последний раз: два пулевых отверстия на ночной рубашке и еще два на простыне, обернутой вокруг бедер. Рот женщины был открыт, и хотя ужасная черная конечность бесследно исчезла, я даже не пытался убедить себя, что мне все это померещилось. Я знал правду.
Металлическая лента – сейчас темная и тусклая – по-прежнему обхватывала лоб Мэри Фэй.
Положение тела Джейкобса изменилось. Оно уже не лежало на боку возле кровати с подогнутыми коленями, а сидело на другой стороне комнаты, опираясь на конторку. Сначала я подумал, что он все-таки сразу не умер. Пережитый ужас вызвал новый инсульт, Джейкобс очнулся, сумел доползти до конторки и там скончался.
Вполне возможно, если бы не пистолет в его руке.
Я долго смотрел на него, хмурясь и вспоминая. Но вспомнить все мне так и не удалось, и я отказался от предложения Эда Брейтуэйта восстановить память с помощью гипноза. Отчасти из страха перед тем, что именно может всплыть из темных глубин моего сознания, но в основном потому, что не сомневаюсь, как все было на самом деле.
Я отвернулся от тела Чарли (на его лице застыло выражение неописуемого ужаса) и перевел взгляд на Мэри Фэй. Я был уверен, что сделал пять выстрелов, и в нее попали только четыре пули. Одна пролетела мимо, что неудивительно, учитывая мое состояние. Но, посмотрев на стену, я увидел в ней два пулевых отверстия.
Неужели вчера вечером я уехал в курортный центр, а потом вернулся сюда? В принципе исключать этого было нельзя, но не думаю, что смог бы заставить себя это сделать, даже в состоянии шока. Нет, я все устроил перед отъездом. После чего отправился в центр, наехал на крыльцо гольф-мобилем, поднялся, шатаясь, по ступенькам и заснул в фойе.
Чарли не полз по комнате – это я перетащил его. Это я пристроил его тело возле конторки, вложил ему в правую руку пистолет и выстрелил в стену. Копы, которые рано или поздно обнаружат эту безумную сцену, могут и не проверить наличие на руке Чарли следов пороховых газов, но если проверят, то найдут их.
Мне хотелось прикрыть лицо Мэри Фэй, однако все должно было оставаться нетронутым, и больше всего на свете я желал поскорее убраться из этой комнаты теней. Однако я задержался еще ненадолго. Я опустился на колени рядом со своим «пятым персонажем» и коснулся его тонкого запястья.
– Ты должен был остановиться, Чарли, – сказал я. – И остановиться давно.
Однако мог ли он? Сказать да – проще всего, потому что это позволит возложить на него всю вину. Только вина лежала и на мне, ведь я тоже не остановился. Любопытство – ужасная вещь, но оно так свойственно людям.