– Кто вам такое сказал?
Женщина улыбнулась, но промолчала. Она казалась довольной собой.
– И это специальная тюрьма для шпионов? – продолжала задавать вопросы Лиз.
– Здесь тюрьма для тех, кто отказывается принимать реальности социализма, для тех, кто считает, что имеет право совершать ошибки. Для тех, кто тормозит наш марш вперед. Для предателей, – закончила она кратко.
– Да, но в чем их конкретные преступления?
– Мы не сможем построить коммунизм, не избавившись от всех проявлений индивидуализма. У вас не получится возвести величественное здание, если на вашей стройплощадке грязные свиньи будут одновременно строить для себя свинарник.
Лиз смотрела на нее с изумлением.
– Кто внушил вам такие мысли?
– Я комиссар, – гордо ответила она. – Я работаю в этой тюрьме.
– Вы очень умны, – сказала Лиз, желая найти к ней подход.
– Я – простая труженица, – желчно ответила женщина. – С концепцией, что умственный труд есть его высшая форма, пора навсегда покончить. Нет никаких категорий. Есть только те, кто трудится. Нельзя противопоставлять физический и умственный труд. Разве вы не читали Ленина?
– Стало быть, люди, сидящие в этой тюрьме, – интеллектуалы?
Женщина снова улыбнулась.
– Да, – сказала она, – это реакционеры, называвшие себя сторонниками прогресса. Они защищали свободу личности от государства. Вы слышали, как Хрущев отозвался о контрреволюции в Венгрии?
Лиз покачала головой. Надо делать вид, что ей интересно. Она должна заставить женщину говорить.
– Он сказал, что там ничего бы не произошло, если бы вовремя расстреляли парочку писателей.
– А кого расстреляют сейчас? – поспешно спросила Лиз. – После этого суда?
– Лимаса, – ответила женщина равнодушно, – и этого жида Фидлера.
На мгновение Лиз показалось, что она падает, но потом ее рука нащупала спинку стула, и ей удалось сесть.
– За что Лимаса? – прошептала она.
Женщина посмотрела на нее своими маленькими хитрыми глазками. Она была огромного роста, а сильно поредевшие волосы стягивала в пучок на широком затылке. Кожа на ее грубом лице была дряблой и какой-то водянистой.
– Он убил охранника, – ответила она.
– Как?
Та только пожала плечами.
– А что до еврея, – продолжила женщина, – то он оболгал нашего верного товарища.
– Они расстреляют Фидлера только за это? – спросила Лиз, ошеломленная.
– Все евреи – одного поля ягоды, – отозвалась тюремщица. – Товарищ Мундт знает, как найти на них управу. Нам они здесь ни к чему. Если они вступают в партию, то начинают думать, что теперь она им принадлежит. Если остаются в стороне, то считают, что партия строит козни против них. Было же сказано, что Лимас и Фидлер организовали заговор против Мундта. Так вы не будете есть? – Она указала на поднос, по-прежнему стоявший на столе.
Лиз покачала головой.
– Тогда я все съем сама. Не пропадать же добру, – сделала тюремщица жалкую попытку объяснить свою жадность. – Я смотрю, вам даже картошку дали. Должно быть, у вас завелся воздыхатель на кухне.
И она, потешаясь над собственной шуткой, стала быстро расправляться с едой.
Лиз вернулась к окну.
* * *
Среди хаоса мыслей, смешавшихся в голове Лиз, в клубке стыда, горя и ужаса ясно выделялось только горькое воспоминание о Лимасе, каким она видела его в последний раз в зале суда, когда он отвел взгляд в сторону. Она подвела его, и он не осмеливался посмотреть на нее перед смертью – не хотел, чтобы она прочла презрение и, вероятно, страх, написанные в тот момент на его лице.
Но разве она могла что-то изменить? Если бы Лимас объяснил, что ей делать – пусть смысл не был бы ей до конца ясен, – она бы лгала и изворачивалась изо всех сил, пошла бы на все, если бы он только предупредил ее! Он же понимал это, конечно, понимал. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы осознавать – она сделает так, как он скажет. Она примет одинаковую с ним форму существования, его воля станет ее волей, его жизнь – ее жизнью. Она разделила бы с ним его судьбу, его боль, если бы только могла, она ни о чем другом не просила – лишь дать ей шанс сделать это. Но откуда было ей знать без его предупреждения, как отвечать на все эти непонятные, коварные вопросы? И теперь она причинила ему поистине беспредельный вред. В лихорадочном возбуждении памяти вдруг всплыло воспоминание о невероятном испуге, который она испытала в детстве, когда узнала, что каждым шагом ноги стопой убивает тысячи микроскопических живых организмов. Теперь же, лгала бы она или говорила правду, или даже отмалчивалась, она невольно принуждена была уничтожать жизнь человека или даже двоих людей, потому что был еще этот еврей, Фидлер, который проявил к ней доброту, брал ее за руку и говорил, что она должна вернуться в Англию. Они расстреляют Фидлера, сказала тюремщица. Но почему Фидлера? Почему не того старика, который задавал вопросы, или не того светловолосого мужчину, который сидел между солдатами в первом ряду и все время улыбался. Когда бы она ни поворачивалась в сторону зала, она видела голову этого блондина с гладким жестоким лицом, все время улыбавшегося, словно все происходившее казалось ему одной бесконечной комедией. Ее немного успокаивала мысль, что Лимас и Фидлер были союзниками. Она снова посмотрела на стражницу и спросила:
– Чего мы ждем?
Та отодвинула от себя пустую тарелку и встала из-за стола.
– Дальнейших указаний, – ответила она. – Там решают, должны ли вы остаться.
– Остаться? – повторила Лиз непонимающе.
– Это вопрос свидетельских показаний. Фидлера, возможно, будут судить. Как я вам уже сказала, Лимас и Фидлер подозреваются в преступном сговоре.
– Но в сговоре против кого? Как Лимас мог участвовать в заговоре, находясь в Англии? Как он вообще оказался здесь? Он даже не член партии.
Женщина помотала головой.
– Это секретная информация, – сказала она. – Такие вопросы касаются только президиума. Вероятно, еврей вовлек его в сговор.
– Но ведь вам-то наверняка все известно, – упорствовала Лиз, подпуская в голос льстивые нотки. – Вы же комиссар целой тюрьмы. Вы точно все знаете.
– Может быть, – ответила женщина небрежно. – Но только это все равно секретные сведения.
Зазвонил телефон. Женщина сняла трубку и стала слушать. Потом бросила быстрый взгляд на Лиз.
– Да, товарищ. Будет немедленно сделано, – сказала она и отсоединилась.
– Вы остаетесь, – коротко сообщила она Лиз. – Президиум будет рассматривать дело Фидлера. А вам придется на это время задержаться у нас. Таково распоряжение товарища Мундта.
– Кто такой Мундт?
Женщина хитро ушла от ответа.