Музыка по радио теперь звучала громче. Они напрягли слух, чтобы различить хоть какие-то другие звуки, но до них не доносилось ничего.
– Почему вы дали ему кодовое имя Маллаби? – неожиданно спросил Эвери.
Леклерк еще раз надавил на кнопку, а потом они оба услышали какой-то вскрик, похожий то ли на плач ребенка, то ли на вой кошки, перешедший в сдавленный металлический стон. Леклерк отступил в сторону, а Эвери ухватился за медную крышку прорези для почты и стал яростно ею стучать. Когда эхо замерло, изнутри донеслись чьи-то нерешительные шаги, задвижка отъехала в сторону, щелкнул пружинный замок. Они снова услышали тот же странный стон. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, и Эвери увидел ребенка – худенькую, бледную и вялую с виду девочку, которой едва ли исполнилось десять лет. На ней были очки в металлической оправе, похожие на те, какие носил Энтони. В руках она держала куклу, чьи розовые конечности нелепо торчали в разные стороны, с обшитого хлопковой тканью личика пялились нарисованные глаза. Той же краской был изображен широко открытый рот, но голова болталась под таким углом, словно игрушке сломали шею. Таких кукол называют говорящими, но ни одно живое существо не способно было издавать те металлические стоны, которые исторгались из нее.
– Где твоя мама? – спросил Леклерк. От испуга его голос сделался агрессивным.
– Ушла на работу, – ответила девочка.
– Кто же тогда присматривает за тобой?
Девочка отвечала медленно, словно в этот момент думала о чем-то другом.
– Мама вернется домой к чаю. А я не должна никому открывать дверь.
– Так где она? Куда ушла?
– На работу, говорю же вам.
– А кто кормит тебя обедом? – продолжал расспросы Леклерк.
– Что?
– Кто тебя кормит? – быстро повторил вопрос Эвери.
– Миссис Брэдли. После школы.
– А где твой папа? – спросил Эвери.
Неожиданно девочка заулыбалась и приложила пальчик к губам.
– Он улетел на самолете, – сказала она. – Чтобы привезти денег. Но я не должна никому рассказывать. Это секрет.
Все трое какое-то время молчали.
– Он обещал привезти мне подарок, – добавил ребенок.
– Откуда? – спросил Эвери.
– С Северного полюса, но только это секрет. – Все это время девочка держалась за дверную ручку. – Там живет Санта-Клаус.
– Передай маме, что заходили гости. С папиной работы, – сказал Эвери. – Мы вернемся к чаепитию.
– Это очень важно, – добавил Леклерк.
Казалось, девочка расслабилась, услышав, что эти дяди знали ее папу.
– Он полетел на самолете, – повторила она.
Эвери порылся в карманах и отдал ей две монеты по полкроны из денег, полученных от Сэры. Она захлопнула дверь, оставив их на грязной лестничной площадке, куда доносились звуки навевавшей сон мелодии, которую передавали по радио.
4
Они стояли на улице, не глядя друг на друга. Первым нарушил молчание Леклерк.
– Зачем вы задали ей этот вопрос? О ее отце?
Эвери ничего не ответил, и он добавил совершенно невпопад:
– Дело вовсе не в том, чтобы нравиться или не нравиться людям.
С Леклерком это иногда случалось. Он словно ничего не слышал и не чувствовал, уплывая куда-то в сторону, стараясь услышать какой-то звук, как танцор, который в движении вдруг перестает воспринимать музыку. Обычно в таких случаях на лице у него читались грусть и удивление человека, преданного близким другом.
– Боюсь, уже не смогу приехать сюда с вами позже днем, – тихо сказал Эвери. – Вероятно, Вудфорд будет готов…
– Нет, Брюс не подойдет для такой миссии. – Потом Леклерк поинтересовался: – Но в совещании вы сможете принять участие? В десять сорок пять?
– Да, но едва ли досижу до конца. Мне еще нужно побывать в Цирке и собрать вещи в дорогу. Сэра вообще-то не очень хорошо себя чувствует. Но я пробуду в конторе, сколько смогу. Простите, что задал тот вопрос. Мне жаль, действительно жаль.
– Не хочу, чтобы кто-то узнал об этом. Следует сначала все-таки поговорить с его женой. Быть может, есть простое объяснение. Тейлор был нашим ветераном. Он не мог не знать правил.
– Я никому не скажу, обещаю. Ни об этом, ни о Майской Мушке.
– Мне все равно придется уведомить о Майской Мушке Холдейна. Он, разумеется, будет возражать. Да. Мы все так и назовем… Всю операцию. «Майская мушка». – Казалось, эта мысль приносила ему облегчение.
Они поспешили вернуться в контору. Не для того, чтобы немедленно приступить к работе. Она стала для них укрытием, создавала иллюзию анонимности, потребность в которой развилась у обоих.
Кабинет Эвери располагался рядом с офисом Леклерка. На двери висела табличка «Помощник директора». Два года назад Леклерка пригласили коллеги из Америки, и после того визита появились надписи на дверях. Теперь весь штат департамента именовался не по фамилиям, а по выполняемым функциям. Впрочем, и прежде Эвери был известен как личный секретарь. Леклерк мог придумывать людям официальные должности и менять их хоть каждую неделю, но повлиять на привычки персонала даже ему не удавалось.
Без четверти одиннадцать к нему зашел Вудфорд. Эвери знал, что он непременно явится – посплетничать перед совещанием, прощупать почву, узнать то, что не числилось в повестке дня.
– Что за шум, Джон? – Вудфорд раскурил трубку, откинул назад свою крупную голову и погасил спичку размашистыми движениями руки. В свое время этот атлетически сложенный мужчина был директором обычной средней школы.
– Быть может, ты мне расскажешь?
– Бедняга Тейлор.
– Да уж, что есть, то есть.
– Не хочу ни на кого давить, – сказал Вудфорд и присел на край стола, все еще сосредоточившись на своей трубке. – Не хочу ни на кого давить, Джон, – повторил он, – но есть еще одно важное дело, требующее рассмотрения, несмотря на трагическую гибель Тейлора и прочие обстоятельства. – Он убрал жестянку с табаком в карман своего зеленого костюма и закончил: – Я имею в виду отдел регистрации.
– Это епархия Холдейна. Пусть этим занимаются аналитики.
– Ничего не имею против старины Адриана. Он хороший разведчик. Мы с ним проработали вместе больше двадцати лет.
«Следовательно, и ты тоже хороший разведчик», – подумал Эвери.
За Вудфордом водилась привычка в разговоре предельно сближаться с собеседником, почти наваливаясь на него, как лошадь, которая собирается почесаться о деревянные ворота. Он склонился вперед и очень серьезно посмотрел на Эвери. «Я простой парень, попавший в сложное положение, – словно было написано на его лице, – человек, который должен выбирать между дружбой и служебным долгом». Его костюм был сшит из ворсистой ткани, такой плотной, что она вообще не мялась, но местами скатывалась, как одеяло. Пиджак застегивался на коричневые костяные пуговицы.