* * *

Дэвиду Блэссу с любовью

При написании этого романа мне понадобилась помощь по некоторым аспектам банковского дела и огнестрельного оружия. Мне очень повезло – Джон Эшард смог просветить меня по обоим вопросам. Я чрезвычайно ему признательна.

Р.Р.

1

На столе перед ним лежали три тысячи фунтов. Они были разложены на тридцать пачек, в большинстве своем были пятифунтовые банкноты. Он вынул их из сейфа, когда Джойс ушла на обед, и разложил, чтобы полюбоваться ими, как любовался в последнее время почти каждый день. В сейфе лежало вдвое больше, но он никогда не вынимал более трех тысяч, потому что подсчитал, что три тысячи фунтов – как раз та сумма, которая способна купить ему свободу на один год.

С неким возбуждением, от которого перехватывало дыхание – он полагал, что большинство людей испытывает такое возбуждение при мысли о сексе, хотя никогда не ощущал этого сам, – он смотрел на деньги, переворачивал пачки, прикасался к ним. Сначала прикасался осторожно, потом твердо и властно, как будто они принадлежали ему, как будто денег у него намного больше. Он положил по две пачки в каждый брючный карман и начал расхаживать по маленькому кабинету. Затем достал свой бумажник, где лежали два фунта, вложил в него сорок и снова застегнул, оценив, насколько толще теперь стал бумажник. После этого отсчитал тридцать пять фунтов в чью-то воображаемую ладонь и произнес: «Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять», – глядя в глаза выдуманному визави. На этом моменте он ощутил, как лицо заливает румянец, и понял, что зашел чересчур далеко в своих фантазиях.

Он вовсе не намеревался красть эти деньги. Если три тысячи фунтов пропадут из маленького отделения, где находились только дежурный банковский служащий (вежливо именуемый менеджером) и девушка-кассир, и девушка окажется на месте, а менеджер – нет, то банку «Энглиан-Виктория» не потребуется долго вычислять преступника. Верность банку не удержала бы его от кражи, но удерживал страх быть пойманным. В любом случае ему не суждено было уехать прочь или быть свободным, он точно это знал. Пусть даже ему всего тридцать восемь лет, но его тридцать восемь были куда ближе к старости, чем тридцать восемь лет у других людей. Он был слишком стар, чтобы сбегать куда-либо.

Он неизменно обрывал свои фантазии, когда чувствовал, что краснеет. Прилив стыда напоминал ему о том, что он переступил границы, – а так всегда случалось, когда он ловил себя на том, что принимает участие в каком-то тупом представлении или даже действительно говорит вслух нечто вроде: «Это был депозитный счет, завтра утром я пришлю вам погашение на сумму пять тысяч девятьсот фунтов». В этот миг он останавливался и думал, до чего же довел сам себя и почему из-за такой совершенно абсурдной прихоти нарушает одно из священных правил банка. Вообще-то он не мог открыть сейф в одиночку: он не должен был знать комбинацию цифр, известную Джойс, а она не должна была знать ту, что передали ему. Он очень часто ощущал себя виноватым в присутствии Джойс, поскольку она-то была честна, как святая. Она сообщила ему комбинацию Б (согласно должностным обязанностям, он знал комбинацию А) после того, как он многоречиво и правдоподобно объяснил ей, что данное правило создано ради того, чтобы его нарушать, и что все без колебаний преступают этот смехотворный запрет.

Он услышал, как она возвращается с обеда, и сложил деньги в ящик стола. Джойс не полезет в сейф, поскольку у нее в кассе и так лежит пять сотен фунтов, а во второй половине дня в среду в отделение банка «Энглиан-Виктория» в Чилдоне клиенты почти не заглядывают. Все двенадцать магазинов закрывались в час дня и открывались только в половине десятого утра.

Джойс называла его «мистер Грумбридж», а не «Алан». Так она поступала потому, что ей было двадцать лет, а ему – тридцать восемь. Такое обращение должно было вовсе не выразить уважение – поскольку Джойс до такого никогда не снизошла бы, – а подчеркнуть огромную пропасть времени, разделяющую их. Она была одной из тех, кто видит высокое достижение в том, чтобы быть молодым, как будто молодость – это хорошая работа, на которую они устроились благодаря своей предприимчивости. Но она была добра к тем, кто старше ее, или, по крайней мере, относилась к ним терпимо.

– На улице так хорошо, мистер Грумбридж, как будто уже весна.

– Уже и так весна, – ответил Алан.

– Вы понимаете, что я имею в виду. – Джойс всегда парировала этой фразой попытки указать ей на то, что она говорит штампами. – Сделать вам кофе?

– Нет, спасибо, Джойс. Лучше открой двери. Уже два часа.

Отделение закрывалось на обед. При таком количестве клиентуры держать его постоянно открытым было неоправданно. Джойс отперла тяжелую дубовую внешнюю дверь и стеклянную внутреннюю и перевернула табличку, гласившую «Касса закрыта», на другую сторону, где было написано «Мисс Дж. М. Калвер», после чего вернулась в кабинет к Алану. Оттуда при открытой двери было видно, не вошел ли кто в банк. У Джойс были очень длинные ноги и очень пышный бюст, но в остальном внешность ее была ничем не примечательна. Она примостилась на краешке стола Алана и начала рассказывать, как обедала со своим парнем в «Гербе Чилдона», и что сказал ее парень, и о том, что им не хватает денег, чтобы пожениться.

– Нам придется жить у мамы, а это неправильно – две хозяйки на одной кухне, верно? Они привыкли жить не так, как живем мы, от разрыва поколений никуда не денешься. Сколько лет вам было, когда вы женились, мистер Грумбридж?

Он хотел бы сказать «двадцать два» или даже «двадцать четыре», но не мог, поскольку она была в курсе, что Кристофер уже совсем взрослый. И, видит бог, Алан не хотел выставлять себя старше, чем есть. Он ответил правдиво, сам стыдясь этой правды:

– Восемнадцать.

– Я считаю, что для мужчины это слишком юный возраст. Девушка – одно дело, но мужчина должен быть старше. В браке приходится сталкиваться с разного рода ответственностью. В восемнадцать лет мужчина для такого еще недостаточно повзрослел.

– Большинство мужчин никогда не взрослеет.

– Вы понимаете, что я имею в виду, – отозвалась Джойс.

Внешняя дверь отворилась, и девушка оставила Алана наедине с мыслями и с письмом от миссис Марджори Перкинс, которая запрашивала о переводе ста фунтов с ее депозитного счета на текущий.

Джойс знала по имени всех клиентов, которых обслуживало их отделение. Она мило поболтала с мистером Батлером, а потом с миссис Сарридж. Алан открыл ящик стола и уставился на три тысячи фунтов. Он легко мог бы прожить год на эти деньги. У него могла бы быть своя комната, он мог бы заводить собственных друзей, покупать книги и аудиозаписи, ходить в театры и есть то, что ему нравится, и не спать всю ночь, если захочется. В течение года. А потом? Когда он услышал, как Джойс разговаривает с мистером Уолфордом, чилдонским мясником, об инфляции и о том, что следует видеть разницу между тем, что есть сейчас, и тем, что было во времена его молодости – мистеру Уолфорду было лет тридцать пять, – Алан отнес деньги в комнатушку между своим кабинетом и задней дверью. Сейф помещался в этой комнатушке. Обе комбинации – та, что Алан должен был знать, и та, которую он знать был не должен, – хранились у него в памяти. Он покрутил цифровые замки, дверца отворилась, и Алан положил деньги к остальным трем тысячам фунтов. Прочие банкноты, находившиеся в отделении, сейчас лежали в кассах.