Найджелу Таксби, как и Марти, было двадцать один год. Он был единственным ребенком врача, занимавшего должность семейного доктора в Элстри. Найджел учился в захудалой частной школе, поскольку отец хотел, чтобы сын вырос джентльменом, но при этом не желал платить слишком много. Преподавали в школе выпускники третьесортных университетов или бакалавры без отличия, чаще всего не имевшие педагогической подготовки, а мебель в классах была старой и изрядно покалеченной. По сути, это заведение сильно напоминало «Академию Дотбойс-Холл» [8] . Несмотря на то что от каникул до каникул Найджел жил на тушеной жесткой баранине, подгнившей картошке, гороховом пюре и хлебе, он вырос высоким и красивым. К тому времени, как усиленная зубрежка, угрозы отца и слезы матери помогли ему поступить в Кентский университет, рост его уже превышал шесть футов [9] . Белокурые волосы, синие глаза и черты микеланджеловского Давида неизменно привлекали к нему взоры окружающих. Но в Кентербери что-то щелкнуло в мозгах у Найджела. Он не желал работать, не желал учиться. Он вбил себе в голову, что если будет стараться и в конце концов получит диплом, то, скорее всего, не найдет работу. А если найдет, то все, что из этого получится, – это дом, как у его родителей, семейные отношения, как у его родителей, новая машина каждые четыре года и, возможно, ребенок, которому придется вдалбливать бесполезные знания и бессмысленные стремления. Поэтому Найджел ушел из университета до того, как администрация учебного заведения успела попросить отца забрать его.
Молодой человек уехал в Лондон и поселился в некоем подобии коммуны. Этот дом несколько лет назад был выделен Королевским округом Кенсингтон и Челси четверке молодых людей, с тем чтобы они использовали его как центр групповой терапии. Так некоторое время и было, но молодые люди перессорились и съехали поодиночке, оставив в доме бывших пациентов центра, многие из которых были откровенным отребьем. Оставшись без присмотра, те содрали обивку со стен в комнате для занятий, отказались от вегетарианской диеты и начали приводить сюда своих парней, девушек, а иногда и детей от прошлых браков и романов. Кто-то постоянно приходил и уходил, люди вселялись на неделю или месяц и снова выселялись, вносили арендную плату или не вносили. Найджел попал сюда потому, что знал человека, который жил здесь и тоже в свое время был отчислен из Кентского университета.
Сначала у Таксби не особо-то ладилось с системой, выдававшей социальные пособия, и он решил, что должен найти работу, поэтому тоже пошел паковать зонтики. Марти Фостер просветил его во многих вещах, хотя Найджел считал себя гораздо умнее приятеля. Одним из того, в чем Марти наставил его на ум, был факт, что глупо паковать зонтики, когда кто-то получает деньги на жилье и еще что-то сверх того, не делая ничего. К тому времени, как в Нисдене им встретился Джон Перфорд, Марти жил в Криклвуде, а Найджел иногда обитал в Криклвуде с Марти, а иногда в Кенсингтонской коммуне, и оба смутно и нерегулярно подумывали о том, как бы им начать вести преступную жизнь.
– Как сказал твой дружок, оно не стоит того, чтобы напрягаться, – хмыкнул Найджел. – Это за семь-то штук!
– Да, но взгляни на это так: всегда нужно начинать с малого, – возразил Марти. – Это будет что-то вроде обучения. Все, что нам нужно, – это угнать автомобиль. Я легко могу это сделать. У меня есть связка ключей, среди которых можно подобрать нужный к любому «Форду Эскорт», понимаешь?
Найджел обдумал его слова и спросил:
– А ствол ты достать можешь?
– У меня он есть. – Марти некоторое время наслаждался потрясенным выражением на лице Найджела. Нечасто ему удавалось произвести на приятеля такое впечатление. Однако он был достаточно сметлив, чтобы ставить благоразумие превыше тщеславия, и осторожно добавил: – Даже специалист не найдет различий.
– Ты имеешь в виду, что ствол не настоящий?
– Пистолет есть пистолет, верно? – И Марти пояснил с редкой для него философской глубиной мысли: – Важно не то, чем что-то является, а то, что думают на сей счет люди.
Найджел неторопливо кивнул:
– Должно получиться неплохо. Послушай, если ты реально в деле, то не помешало бы наведаться в эту чилдонскую дыру завтра и осмотреть место будущего ограбления.
У Найджела была любопытная манера речи, возникшая в результате долгих попыток отличаться от всех остальных. У него был среднеатлантический акцент, то есть нечто среднее между британским и американским английским, и говорил он, словно диктор с коммерческого радиоканала. Люди, которые не разбирались в этом, принимали его за американца. Иногда он забывался и заговаривал на культурном английском языке, который усвоил в детстве, но чаще всего болтал на смеси сленга, принятого среди престарелых хиппи в коммуне и ныне давно вышедшего из моды, и популярных фразочек, подцепленных из фильмов, которые он видел по телевизору. Что бы там ни думал Марти, на самом деле Найджел вовсе не отличался изысканностью. Отец Марти говорил с саффолкским произношением, но мать его была из кокни [10] . Сам Марти говорил как истинный кокни, но в речи его, как у уроженца Восточной Англии, проскальзывали слабо выраженные гласные, а порой он проявлял истинно саффолкскую манеру демонстративно употреблять «сие» вместо «это».
Видя, что Марти настроен серьезно или «реально в деле» относительно попытки напасть на чилдонский банк, Найджел отправился в Элстри, намеренно выбрав тот час, когда отец принимал пациентов в своем кабинете, и позаимствовал у матери в долг двадцать фунтов. Миссис Таксби плакала и говорила, что Найджел разбивает сердца своих родителей, но он убедил ее, что деньги нужны ему на поезд до Ньюкасла, где его ждет работа. Час спустя – это был четверг и последний день февраля – они с Марти сели на поезд до Стэнтвича, а затем на автобус, который в полдень прибыл в Чилдон.
Они начали разведку с того, что прошлись вдоль дороги на задах здания банка «Энглиан-Виктория». В каменной стене они заметили пролом, ведущий в маленький двор, и сквозь этот пролом увидели машину Алана Грумбриджа, стоящую во дворе. С одной стороны ко двору примыкало строение, похожее на заброшенный амбар, а с другой – небольшой яблоневый сад. Марти в одиночку обошел здание и осмотрел его спереди. Ближайший из двенадцати магазинов располагался в доброй сотне ярдов [11] от банка. Напротив отделения была методистская часовня, а рядом с нею – только поля. Марти вошел в банк.
Над одной кассой красовалась табличка «Мисс Дж. М. Калвер». Сидящая за этой кассой девушка отсчитывала монеты в пластиковые пакетики, болтая с посетителем о том, какая славная погода стоит на улице. Другая касса, с табличкой «Мистер А. Дж. Грумбридж», была открыта, но за ней никого не было. Марти подошел туда и стал смотреть сквозь открытую настежь дверь на маленький кабинет. В кабинете за столом мужчина – видимо, мистер Грумбридж – склонился над столом. Марти стал гадать, где установлен сейф. Видимо, за той закрытой дверью в противоположном конце кабинета. Второго этажа в здании не было. Когда-то был чердак, но затем потолок разобрали, и теперь можно было видеть изнанку покатой уступчатой крыши, выкрашенную в белый цвет, и выставленные напоказ балки. Марти решил, что увидел достаточно, и собирался уже уходить, но тут человек в кабинете, похоже, наконец-то заметил его. Банковский служащий встал из-за стола, повернулся и подошел к металлической решетке кассы; проделывал он все это, не глядя на Марти. Так же, не поднимая взгляда и неотрывно уставившись на стойку кассы, он пробормотал «доброе утро». Марти нужно было придумать, что сказать, поэтому он попросил разменять фунтовую банкноту на двадцать монет по пять пенсов, якобы для паркомата. Грумбридж отсчитал монеты, сначала вознамерившись придвинуть их к клиенту через стойку двумя стопками, но потом передумал и положил в пластиковый пакетик, такой же, как те, с которыми возилась девушка. Марти поблагодарил, взял пакетик с монетами и вышел.