— А ты откуда знаешь?
Он всегда и всем тыкал, сначала в знак протеста, не желая признавать себя частью системы, принимать правила ее, после — по привычке. И Маринка не стала огрызаться:
— Да уж знаю… Кирюха, смотри, твой шанс… вроде как шанс, но золотую рыбку мало поймать, ее еще удержать надобно, а это не так просто, как многие думают. У золотых рыбок характер паскудный. И зубы акульи. Ты ей палец дашь, а она тебе руку по локоть оттяпает. Но коли удержишь, будет у тебя все и даже больше…
Тогда он ничего не понял, кроме того, что старухи нельзя бояться. Кирилл и не боялся. Он вошел в комнату спокойно и снова заглянул в глаза, пустые, что то зеркало, которое висело в холле, огромное, темное и пыльное.
— Садись, — велела старуха, указав на стул. — Значит, ты Кирилл… Ко мне обращайся Алиция Виссарионовна. Запомнишь?
— Запомню.
— Вот и хорошо. — Она откинулась на кресле, которое притащили из директорского кабинета, но все равно кресло это выглядело бедным, убогим, не подходящим для гостьи.
— Она спрашивала обо всем. О родителях. Кем они были. Чем занимались. Где работали… что делали дома… ходили ли мы в походы и как часто… нравилось ли мне учиться… что больше, литература или математика… Потом выяснилось, что мы проговорили два часа.
Кирилл замолчал, сунул в рот былинку и лежал с закрытыми глазами, точно притворялся спящим.
— Потом она сказала, что готова предоставить мне шанс. Если я окажусь сообразительным… усидчивым… способным, то использую этот самый шанс… Знаешь, что меня поразило?
— Что?
— Она не лгала.
— У меня уже были воспитанники, — сказала старуха, оглаживая трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы. — Трое. Но ни один не оправдал возложенных на него надежд. Надеюсь, меня не постигнет очередное разочарование?
Кирилл промолчал.
— Если ты не будешь стараться, — меж тем продолжила Алиция Виссарионовна, глядя, впрочем, не на Кирилла, а в окно, — то вернешься сюда. И остаток своей жизни будешь кусать себе локти, что упустил возможность.
Она уставилась на него, и во взгляде Кирилл увидел насмешку.
Золотая рыбка? И вправду из тех, которые способны руку по локоть откусить.
— Я справлюсь, — ответил Кирилл.
Он представил просто, что вот она, старуха, которая сидит, слегка морщится, потому что класс расположен над кухней и с кухни тянет характерными кухонными ароматами, уйдет. Сядет в роскошный автомобиль и навсегда уберется из Кирилловой жизни. О самом Кирилле она и не вспомнит, а вот он… Что останется?
Приют?
Чужой распорядок, который уже в горле застрял? От подъема до отбоя. Столовая. Классы. Мерный Маринкин бубнеж или восторженное щебетание Галочки, влюбленной в свой Серебряный век… Точнее, он не ее, не Галочкин, и всем плевать и на нее, и на поэтов.
Пожрать бы.
Или сигарет стырить. Выбраться за ограду…
…Найти нужного человека, которому надо подсобить… и имя его, вернее кликуху, передают своим, проверенным.
…Вернуться, не попавшись.
…И, пристроившись за старым сараем, в котором хранили всякую дребедень, курить краденые сигареты, рассказывая о своей крутизне.
— Я, — Кирилл повторил чуть уверенней, — справлюсь.
Он не хотел оставаться здесь.
— Что ж, — старуха встала, — посмотрим. Сколько тебе нужно на сборы?
— Минут пять.
— Хорошо. Иди.
Собирать Кириллу было нечего.
Приютская одежда? Старуха купит новую. Он был уверен, что в своем доме, не менее роскошном, чем автомобиль, не потерпят этих чистых, но простых вещей. А из собственных Кирилла… Мамино кольцо, которое он носил на веревочке, на шее, чтоб не сперли. Пара цветных фотографий.
Отцовские часы с разбитым стеклом.
Он спускался спеша, боясь, что старуха не дождется, передумает, возьмет кого-то другого или вовсе решит, что никакие воспитанники ей больше не нужны. И потому услышал разговор, который для Кирилла не предназначался:
— Вы уверены? — В голосе Матильды Евгеньевны слышалось явное удивление. — Кирилл — проблемный мальчик. Совершенно неуправляемый…
— Вы просто управлять не умеете.
— Вадичек куда более спокоен… и умен, очень талантливый ребенок.
— И абсолютно бесхарактерный.
— Но…
— Матильда Евгеньевна, — старуха явно была раздражена, — я точно знаю, чего хочу. Ваш Вадичек, уж простите, нуждается не в опекунше, а в нянечке, которая будет всю оставшуюся жизнь указывать ему, что и как делать. Кирилл подходит. Что до характера, то характер — это даже хорошо… нет ничего более унылого, чем безвольный мужчина.
Наверное, это можно было счесть комплиментом, вот только Кирилл насторожился.
— Вот увидите, мы с ним поладим. А если нет, то… я компенсирую вам неудобства.
В машине старуха спросила:
— Подслушал?
— Не все. — Кирилл, подумав, решил, что врать ей не стоит. — Вадик и вправду умный.
— Ум сам по себе ничего не значит. Им еще надо научиться пользоваться. — Старуха вытащила из сумочки портсигар и закурила. — Надеюсь, ты все понял правильно?
— Если я не справлюсь, вы меня вернете.
— Именно. — Она нехорошо усмехнулась. — Но надеюсь, что ты справишься.
— Знаешь, — Кирилл потянулся, — а ведь я никому об этом не рассказывал…
— Значит, я особенная?
— Нет, наверное, ситуация располагает к откровенности. А быть может, просто пришло время выговориться. Мне как-то один знакомый, психолог, втолковывал, что нельзя бесконечно запирать в себе эмоции, что рано или поздно, но внутренний резерв закончится, и тогда от этих самых запертых эмоций начнет крышу рвать. Так что, считай, исполняешь функции психотерапевта.
— Лишь бы не психиатра.
— Ну, — он усмехнулся, — в этом доме он многим нужен.
— Ты об Игоре…
— Не только. Как ты думаешь, насколько нормален человек, который решился на убийство? Причем не одно… Он знал, что убрать понадобится минимум двоих, а то и больше. — Кирилл сел и сунул руки в рукава свитера. — Ты еще не замерзла?
— Нет.
— И слушать не надоело?
— Тоже нет. Тебе здесь… было сложно?
— Сложно? Пожалуй… Знаешь, до этого я думал, что в приюте плохо. Там меня никто не любит. Но я не понимал, что между не любить и ненавидеть — огромная разница.
— А здесь тебя…
— Ненавидели. Откровенно. И не пытаясь этой ненависти скрыть.