И обида.
— Есть еще пара таких… — Кирилл убрал и эту картину, чтобы перейти к следующей ячейке. — А ведь похоже, что он и вправду писал. Раньше она была пустой.
Лица.
Темно-зеленое — Ольги, но зелень эта вовсе не та, которая приятна глазу. Напротив. Болотная. Мертвенная. И само это лицо — лицо утопленницы, распухшее, с искаженными чертами. Жанна смотрит на него, зажимая рот рукой.
Ее мутит.
Кирилл красный, перекроенный и выглядит отвратительно, но вместе с тем его портрет притягивает взгляд.
— Демон какой-то. — Оригинал хмурится, но картину убрать не спешит. — Забрать надо будет… какой-то я здесь…
— Характерный.
— Именно.
Алла в желтых тонах. Желтый — цвет солнца, но здесь это солнце искусственное, и цвет лишь подчеркивает собственное уродство Аллы.
Длинный нос. Широкий рот, который на портрете, — пасть, полная мелких острых зубов.
— Хищница… Знаешь, я начинаю верить, что талант сродни безумию.
Быть может, и так.
Сам Игорь. Автопортрет. Синяя гамма, и выглядит он потерянным, растерянным, да и вовсе на человека похожим слабо.
— Инопланетянин, — Кирилл озвучил собственную Жанны мысль.
И портрет убрал.
— А…
— Все. — Кирилл вытащил чистый холст. — Больше нет.
Он отступил, позволяя Жанне убедиться, что и вправду все.
Странно. Зачем понадобилось оставлять чистый холст среди картин? Разве что…
Кирилл, коротко кивнув — так Жанна поверит, что он и вправду способен мысли слышать, — перешел к стенду с холстами. Но картины среди них не обнаружилось.
— И что мы узнали? — сам себя спросил Кирилл и сам себе ответил: — А ничего…
Жанна вынуждена была согласиться. Квартиру Кирилл запер и ключи сунул в карман. А спустившись, поинтересовался у консьержки:
— Скажите, а к Игорю никто не заходил?
Старушка, верно пребывавшая в немалом волнении, поскольку совсем забыла о вязании, задумалась. Думала она живо, морща лоб и двигая носом, отчего лицо ее менялось, и Жанна не могла отделаться от ощущения, что это вовсе не лицо, а очередная маска, резиновая, которая вот-вот треснет.
— Были, — наконец соизволила заговорить консьержка. — Сразу, как Игорек объявился, я Людочке позвонила… ну, как договорено…
— Людочка — это медсестра, которая за ним приглядывает, — пояснил Кирилл.
— И она появилась. Посидела часик. Потом за продуктами сходила… я еще подумала, что, стало быть, Игорек к нам надолго… и что, уж прости, Кирилл, надобно проблем ждать. Он-то славный мальчик, тихий… только ж больной… и все тут знают, что больной. Боятся.
Жанна подумала, что, наверное, и сама не испытывала бы особой радости, случись ей жить в одном доме с душевнобольным человеком.
— Я-то говорила, что он не опасный… и Людочка, опять же, от него не отходит. Хорошая девочка, только бедная… ну да бедность — не порок… так вот, она за продуктами, стало быть, сходила. А потом и Николай объявился…
— Николай? — Кирилл определенно был удивлен.
— А то… ты ж знаешь, память у меня хорошая… я его видела пару раз всего, но узнала.
— И когда он…
— Да утром. Людочка как раз ушла…
— Погодите, — Кирилл прервал рассказ, — Людочка на ночь оставалась?
— Так… как обычно… она частенько тут ночует. Ты уж не серчай на девчонку, Кирилл. Здесь ей спокойней… Не подумай, она без Игорька, одна, надолго не задерживается, знает порядок. В квартире приберется и назад. А с ним уже и ужин… и завтрак… гулять вместе ходят, под ручку… Игорек к ней тянется… да и нашим-то спокойней, когда он под присмотром. Людочку любят.
Кирилл кивнул. Выглядел он донельзя озадаченным. Да и Жанна… Как-то вот странновато выглядела подобная забота.
— Антонина Петровна, — вкрадчиво поинтересовался Кирилл, наклонившись к самому уху консьержки, — а вы больше ничего мне рассказать не хотите?
— Про… Людочку? — уточнила та.
— Про Людочку…
— Сердишься.
— Нет, Антонина Петровна! — Кирилл вздохнул. — Чего на вас сердиться-то?
— Ну… что не сказала… ты ж мне платишь, чтоб я за братцем твоим приглядывала. — Антонина Петровна сложила спицы и в кулаке их зажала, точно собиралась Кирилла ткнуть. — А я недоглядела… только вот, ты уж извини, Кирилл… но больно ты к нему строгий. А я тебе так скажу…
Выглядела старушка весьма воинственно, и Кирилл отодвинулся. Просто на всякий случай, а Жанна не сумела сдержать улыбки.
— Ему не доктор нужен, а баба нормальная, которая сумеет и с головой управиться, и вот с этим, — Антонина Петровна щелкнула пальцем по морщинистому горлу. — Я-то, чай, поболе твоего пожила, много повидала. И все эти ваши болячки, они от дури большой и от неустроенности. Что Игорек? Сначала мамаша его, профурсетка профурсеткой, вечно где-то там в вышинях витает, никогда не поздоровается даже. А потом и вовсе один, бобыль бобылем… вот и запил. Конечно, депрессия будет.
Непривычное слово Антонина Петровна проговорила по слогам.
— И вы его лечите-лечите, да не вылечите… вон небось, когда Людочка рядом, он и цветет. И мужик нормальный… И кому от того плохо? Никому. Чай взрослый, сам решает…
— Антонина Петровна, — прервал разглагольствования Кирилл. — Игорь, если вы не запамятовали, ничего сам решить не способен. Он не вправе совершать какие-либо сделки, подписывать документы… и в брак вступать.
— Вот! — Антонина Петровна выставила спицы. — Оттого и молчала! Вам-то, понятно, Людочка не по нраву. Не вашего она полету птица. Я ей, когда заприметила, как она на Игорька смотрит, это и сказала, что, мол, осторожней, непростая семейка… Только когда мы, бабы, про осторожность думали, ежели влюбленные…
— А она влюбленная?
Кирилл поинтересовался таким тоном, что Жанна сразу поняла: во влюбленность он не верит ни на грош.
— Влюбленная, — убежденно заявила Антонина Петровна. — Очень Игорька любит. И смотрит за ним хорошо. И ей он как человек надобен… А вы только и смотрите, чего за нею есть! А ничего за нею нету. Родители ее — голь перекатная… мне-то моя свекровушка, было дело, прямо так и заявила, что, мол, не пара ты, Тоня, нашему Алешке. И всю жизнь попрекала… Может, он и профессорской семьи был, да только в той семейке все безрукие да бездушные. Лишь смотрят, сколько за человеком золота да денег есть, а что сам этот человек из себя представляет, им все равно было…
Антонина Петровна распалялась и краснела, выплескивая давние обиды. Верно, крепки они были, оттого и пожалела она Людочку в ее стремлении связать судьбу с богатым парнем. И прикрывала роман, молчала не потому, что не видела, а потому, что не хотела, чтобы выгнали бедную.