Когда Танька думала об этом, становилось тоскливо, и она пела очень громко: «Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима и вечная весна…»
Песня совершенно не подходила по смыслу к Танькиному настроению, но была красива сама по себе, и Танька заливалась на всю округу. Птицы переставали петь на ветках, говорили друг другу: «Танька поет». И слушали в одинаковых позах.
Маленькая гадина змея-медянка думала про себя: «Танька поет». Влезала на горячий камень и поднимала голову.
В поле косили бабы. Заслышав песню, отвлекались от травы и от жары. Стояли и слушали. И лица у всех становились похожими.
* * *
Этот день начался как нормальный день, ничем не выдающийся. Танька привезла письмо Логиновым. Письмо было из армии: треугольник без марки. Логиновская собака, маленькая, похожая на лисицу, металась на цепи, захлебываясь лаем. И вдруг сорвалась и бросилась к Таньке.
Танька оглушительно взвизгнула. Собака шарахнулась от крика и обернула к Таньке удивленную морду: дескать, чего это ты?
Старик Логинов пошел к собаке, громко бранясь. Собака прижалась боком к забору и сама была не рада, что все так вышло.
– Не бейте ее, – великодушно попросила Танька.
– Еще чего… – пробурчал Логинов. – Чего это я ее буду бить?
И получалось так, что Логинов не собирался обижать собаку из-за какой-то прохожей, проезжей Таньки. Таньке стало обидно, она закинула ногу на велосипед и поехала в соседнюю деревню.
Дорога шла лесом. Недавний испуг требовал разрядки слезами. Танька таращила глаза, чтобы не заплакать. И вдруг… В сказках обязательно присутствует «вдруг». И вдруг Танька услышала музыку.
Мелодия текла откуда-то с неба. Она была не старинная и не современная, а такая, что на все времена. В ней и жалость, и нежность, и то, как все же прекрасно жить на этом свете. Несмотря ни на что.
Танька слезла с велосипеда, прислонила его к дереву и пошла, не глядя под ноги. Шла через канаву, через крапиву, через какие-то цапучие кусты. Вдруг, а может, и не вдруг кусты раздвинулись, и Танька увидела поляну, круглую, как тарелка. Посреди поляны, скрестив ноги, как пастушок, сидел летчик и играл на трубе. Рядом стоял вертолет и, похоже, слушал. Вид у вертолета был задумчивый.
Позже Танька узнала, что эта круглая поляна называется в местной авиации «квадрат сорок пять». Летчик зовется Валерием. Музыка – «Мелодия» композитора Глюка из оперы «Орфей и Эвридика». Глюк жил давно, и давно существовала эта мелодия, но Таньке казалось, что она возникла только что и звучит на земле первый и последний раз.
Летчик забрался куда-то на самые высокие ноты и пошел тосковать. Танька прислонилась щекой к березе и слушала. В какую-то минуту глазам стало горячо и все предметы сделались расплывчатыми. Летчик доиграл до конца и поднялся.
Вечерело, солнце закатывалось за горизонт, и, когда летчик выпрямился во весь рост, шар его головы оказался на одном уровне с шаром солнца, заслонив его. Подсвеченная сзади, голова летчика была черная, от макушки и из-за ушей, как нимб, дрожали багряные лучи.
Летчик постоял, потом залез в вертолет и улетел в бесовском грохоте. Грохот рассеялся. Стало тихо. Если бы не номерной знак «МК 44–92», можно было бы подумать, что вертолета и не было.
А Танька все стояла, оглушенная мелодией. Потом грохотом. Потом тишиной.
* * *
– О бой, о бой, о литл бой! – вопил Козлов из девятого «Б», солист вокально-инструментального ансамбля «Романтики». Пел он, возможно, и хуже западных певцов, но трясся сильнее. Козлов не умел вибрировать только голосом, как профессионалы, поэтому сотрясал все тело, и вместе с телом вибрировал голос.
– О бой, о бой, о литл бой… – вторил солисту ансамбль «Романтики».
Ансамбль состоял из трех человек: гитара, баян и ударные. На гитаре сидел женатый комбайнер Федосеев. А на баяне и ударных – близнецы-хулиганы Сорокины. В детстве Сорокины были беспризорниками и на всю жизнь сохранили влияние улицы. Они всегда были хулиганы, только вначале маленькие хулиганы, потом юные, а теперь старые. Сорокиным было по шестьдесят четыре года.
В колхозном клубе шли танцы. По стенам расположились старики и дети. Зрители. Молодежь с безразличными лицами топталась друг перед другом. Это был шейк.
Танька с Мишкой тоже плясали друг перед другом: Танька – бросив руки вдоль тела, а Мишка – развесив локти. Старался. Танька смотрела на Мишку, будто видела в первый раз. Он был такой обычный, как лопух при дороге. И ничего не было в нем особенного.
– Пойдем отсюда, – рассердилась вдруг Танька. – Воют, как баптисты…
* * *
Они неслись на мотоцикле. Мишка сидел впереди, а Танька сзади, обхватив Мишку поперек живота.
– Стой! – крикнула Танька.
Мишка остановился.
– Дай я научусь, – попросила Танька.
Поменялись местами. Танька села за руль.
– Вот здесь газ, – объяснил Мишка. – А это тормоз. Так быстрее, так медленнее. Давай!
Танька поехала, выписывая колесами кренделя.
– Руль держи! – орал Мишка.
Впереди показалась машина. Танька свернула на поле. Мотоцикл заскакал на кочках и колдобинах. Мишку трясло так, будто он сидел на бешеном мустанге.
– Ты куда? – заорал он.
– Чтоб не наскочила! – заорала Танька и в ту же секунду ощутила, что летит куда-то сначала резко вперед, потом резко вниз.
Мишка и Танька разлетелись в разные стороны и шлепнулись в свежевспаханную землю.
Танька не ушиблась, но осталась лежать и, приоткрыв один глаз, наблюдала за Мишкой. Ей хотелось, чтобы он испугался за ее жизнь. Но Мишка первым делом подбежал не к Таньке, а к своему мотоциклу и начал исследовать машину.
– Все крыло помяла, – искренне огорчился он.
Лежать было бессмысленно. Танька поднялась.
– Из-за своей поганой мотоциклетки готов человека насмерть убить.
* * *
Земля зависла в небе, тихо плывет в галактике, покачиваясь. И вместе с ней плывут, покачиваясь, Танька и Мишка, привалившись друг к другу спинами, чтобы удобнее было сидеть.
Пролетели дикие утки, сильно прорезая воздух крыльями.
– Мишка! – позвала Танька и замолчала надолго, как забыла.
– Чего? – отозвался Мишка.
– Ты как собираешься жить?
Мишка никогда не думал об этом прежде и честно сосредоточился.
– Вернусь из армии, гитару куплю электрическую. Марки «Эврика».
– А потом?
– Потом женюсь на тебе.
– Интересно… А ты у меня спросил?
– Чего зря трепаться? Я ж в армию иду. Отслужу – женюсь.
– А если я за тебя не пойду?