– Это не палка, а бунчук. С тремя хвостами. Ого! Такой возят над темниками или большущими мурзами!
– Не надо никуда скакать, – молвил тогда купец. И крикнул своим: – Всё хорошо, ребята! Встаем лагерем!
Татары подъехали ближе. Стало видно, что впереди, под бунчуком, важно покачивается в седле кто-то в белой чалме. Лицо странное, но в чем странность, издалека было неясно. Нукеры все в черных халатах.
– Так, одинаковым манером, одевают своих кнехтов только очень большие вельможи, – опасливо сказал Яшка купцу. – Но зачем большому вельможе болтаться по степи в такой дали от Сарая?
Бох, однако, не выглядел обеспокоенным. Он вылез из повозки, потянулся.
Сказал:
– Это хер Шариф-мурза. Мы условились, что он встретит нас близ границы.
Вельможный татарин был уже близко. Лицо его показалось Яшке странным, потому что оно и было странное – будто перечеркнутое пополам: поверх глаз зеленая повязка тонкого шелка. Слепой? Чудно́.
Двое нукеров спешились, повели под уздцы дородного белого жеребца, которому, видно, никогда не приходилось нестись вскачь.
Ох и важен был ордынец! Яшка таких сановных и не встречал.
Под одутловатой желтой ряхой белая ухоженная борода; платье парчовое, сапоги зеленые, с серебряным шитьем; наискось тулова, под мышку зачем-то протянут золотой шнур. А главное – никакой он оказался не слепой. Показал на Боха и велел нукерам (Яшка по губам разобрал):
– Туда ведите.
Это потому что большому князю при церемониальной встрече зазорно и уздой пошевелить. А шелковая повязка, надо думать, прозрачная.
– Поприветствуй его по-татарски, как можно цветистее, – приказал Бох.
Яшка бухнулся лбом в траву, разогнулся. Отбарабанил честь по чести: такой-сякой многовеликий-всякопочтенный князь-мурза, тебе кланяется и желает здравия-благополучия немецкой земли наизнаменитейший бек-купец Бох.
Бох снял барет, поклонился, а татарин даже не кивнул.
– Привез, что заказано? – вот и всё «здравствуйте». Ай, большой мурза! Ай, важный!
Купец особым образом хлопнул в ладоши, и четверо кнехтов, кряхтя, сняли с воза один рогожный сверток, вскрыли. Бомбаста заблестела под солнцем своими железными боками.
Тем временем другие кнехты, отбежав в сторонку, зачем-то стали рыть землю – складывали из нее холмик.
– Прямо сейчас всё и увидишь, хер Шариф-мурза, – пообещал Бох. – Останешься доволен.
Шельма перевел, хоть и не понимал, к чему всё это.
– Спроси: он так и будет смотреть через повязку? – хмыкнул купец.
Здесь, конечно, требовалось при переводе подбавить почтительности.
– Мой благородный господин осмеливается предположить, что достопочтенному Шариф-мурзе может быть благоугоднее снять с очей повязку?
– Когда будет на что смотреть, сниму, – проворчал татарин.
– Так уже готово, – сказал, выслушав, Бох. – Земляной лафет сооружается быстро.
Что такое «лафет», Яшка не знал. Так и сказал «лафет». Наверное, это была подставка, в которую кнехты превратили земляную кучу, хорошенько ее утоптав. Сверху уложили бомбасту.
Тут мурза наконец снял с лица зеленый лоскут. Сощурился. Глаза у него были припухшие, с красными веками, но несомненно зрячие.
– В запальное отверстие кладется трайбладунг, – стал объяснять Бох.
Кнехт зачерпнул из открытого бочонка черной пыли, через кулек засыпал в дырку, что находилась в задней части бомбасты.
– Через дуло забивается сначала огненный прах, потом заряд…
Слуги особой палкой с кружком на конце затолкали в жерло еще трайбладунга, притащили тяжелый мешок, запихнули и его.
– Что такое «заряд»? – спросил Шариф-мурза.
– В мешке пуд чугунных шариков, но вместо них можно класть обычные камни… Теперь нужно отойти в сторону.
Все – и татары, и немцы – переместились куда показал Бох: шагов на двадцать вбок. У пушки остался только Габриэль, который непонятно зачем высек огнивом искру, запалил трут и стал раскалять кончик железной кочерги.
– Уши лучше заткнуть.
Бох зажал голову между ладонями. Все последовали его примеру – кроме Яшки. Вдруг хозяин еще что-нибудь скажет, а не услышишь?
– Давай! – крикнул купец.
Габриэль ткнул докрасна разогретой железкой в дырку, и случилось нежданное-негаданное.
Тяжеленная труба с ужасным грохотом подпрыгнула и плюнулась огнем-дымом. У Яшки заложило уши. А в высокой траве, на которую была направлена бомбаста, пролегла большущая, углом расширяющаяся проплешина, будто невидимый великан с размаху махнул гигантской косой.
Татары присели от шума и огня. Потом замахали руками, загалдели. Кнехты – те приосанились. Гордились своим немецким чудом.
А мурза похлопал красными глазами, пожевал губами. Обронил:
– Хорошо. Я доложу беклярбеку. – И только.
* * *
В тот день дальше не поехали. Татаре разбили лагерь в пятистах шагах от каравана, в одной из балок, которыми здесь была иссечена вся степь.
Вечером Бох сказал:
– Пойдем, Шельма. Сделаем визит вежливости херу Шариф-мурзе.
Пошли.
В укрытом от ветра месте ордынцы поставили кибитки: пять черных вокруг одной белой, над которой торчал бунчук. В ней несомненно и остановился сановник.
Однако часовой гостей к шатру не подпустил, объявил, что мурза совершает вечернюю молитву.
– Мы подождем, – сказал Яшка.
– Мурза набожен. Он может молиться и два часа, и три. Однако купец-бек может помолиться вместе с ним, ибо Бог един. Так сказал мурза.
Шельме что? Перевел, уверенный, что хозяин скажет: ну его, мурзу, к тойфелю, пойдем восвояси. Однако Бох неожиданно согласился.
– А ты ступай к татарам, жди там. Для молитвы мне толмач не нужен.
И сразу появились откуда-то двое нукеров, вежливых и радушных, как предписывает степной обычай гостеприимства. Повели Яшку к себе, а там уж и трапеза накрыта: мясо, лепешки, сушеные плоды и, конечно, молочная водка – называется «архи».
Покушал Шельма татарского угощения, поучаствовал в любезной малоосмысленной беседе – про жизнь в Новгороде, да про жизнь в Сарае. Ничего нужного нукеры ему не сообщили. Только что беклярбек сильно сердится на московского эмира, собирает большое-пребольшое войско, да, может, войны и не будет – договорятся. Единственное полезное, что узналось, – про Шариф-мурзу. Оказалось, что старик при Мамае самый главный советник, беклярбек его мнения во всем спрашивает. Но это могло быть и брехней. Известно: слуги любят похвалиться значительностью своих господ.