– Он вас не предупредил? – с деланым удивлением осведомилась я.
Она качнула головой, улыбнувшись с легким оттенком извинения. Потом мягким движением левой руки с дешевыми часиками и тонкой золотой цепочкой на запястье обозначила предложение сесть. С другой цепочки – на шее – свисало маленькое распятие, тоже золотое. Я опустилась на диван, а она еще мгновение постояла в нерешительности, а потом села в кресло напротив, по другую сторону стеклянного столика, на котором лежали стопка таблоидов и полдюжины маленьких и никчемных пепельниц из посеребренного олова. Ножки у нее восхитительные, не могла не отметить я. Полные, но плотные и крепкие, как, впрочем, и руки. Когда она села и слегка наклонилась ко мне, пышные груди чуть обвисли под собственной тяжестью, натянув ткань.
– Я уже вам сказала, что мы с ним познакомились в ту ночь. Когда были в порту. Он и я.
Это «он» было произнесено с полной естественностью, а имя Снайпера не упомянуто. Я не знала, известно ли ей это прозвище или она называет его настоящим именем, каково бы оно ни было, или еще каким-нибудь вымышленным.
– В порту… – повторила она по слогам.
Она боится бессознательно, внезапно поняла я, неосознанно. Не меня лично – иначе не открыла бы дверь, – а того, что возвестил ей мой приход, едва лишь наши взгляды встретились. И как только инстинкт самки определил угрозу – птенца опасности, – она пыталась понять, с какой стороны ее ждать от меня. И это предчувствие замутило прозрачность ее глаз.
– Да, – сказала я. – Мы там были с другими ребятами… Сами знаете с кем.
Она не подтвердила, что знает, и не опровергла. А просто продолжала смотреть на меня в ожидании дальнейшего. Я понятия не имела, что она знает о Снайпере. О его тайной жизни, о его прошлом, об угрозе, нависшей над ним.
– Он гениальный художник, – вымолвила я, отважившись. – Я им восхищаюсь.
Дальше я без умолку говорила минуты две, имея целью несколько разрядить обстановку. Рассеять недоверие, которое я все еще замечала в ее глазах, когда она устремляла их на меня, как рентгеном просвечивая все, что я имела предложить. Я говорила о том, что занимаюсь историей искусства, а специализируюсь на современных художниках, о своих связях с музеями и издательствами. Но вскоре почувствовала – она слушает без прежнего внимания. Время от времени вежливо кивает, но не выказывает уже сколько-нибудь значительного интереса. Однако инстинктивное ощущение опасности как будто задремало. Дважды она украдкой взглянула на часы, и я поняла, что ей нет дела до моих слов. Сейчас она была просто вежлива со мной, исполняя у себя дома долг гостеприимства, но испытывала растерянность и отчасти даже неловкость, потому что ее любовника не было с ней сейчас. А она была уверена, что он рассеет или укрепит ее подозрения. Потому что привыкла слепо ему доверять. И скорей всего, заключила я, в том-то все дело. Все очень просто. И не было никакой тайны в этих зеленых глазах и вообще ничего, кроме пустоты. Мужчины склонны полагать, что в глазах красивых женщин что-то таится, но чаще всего они заблуждаются. Я ведь сама ожидала большего от спутницы Снайпера, а увидела перед собой лишь крупное, смуглое, пышное тело – лакомый кусок плоти. Она сама даже не знает, саркастически подумала я, что этот ее сожитель – или кто он ей – один из самых знаменитых и разыскиваемых райтеров в мире.
Тут хлопнула дверь, и, поднявшись на ноги, я увидела перед собой явно растерянного Снайпера.
Схватив за руку, он подтащил меня к лестнице. Мне было больно, но я не сопротивлялась. Под изумленным взглядом женщины дала ему проволочить меня по коридору в прихожую и только там взглянула ему в лицо.
– Пусти, – сказала я, высвобождаясь.
Он был по-настоящему взбешен и в эту минуту мало походил на терпеливого снайпера. Образ, что сложился у меня за несколько недель поисков, не имел ничего общего с этим человеком, у которого лицо было искажено от ярости, глаза налились кровью, а напруженные руки готовились ударить или задушить.
– Ты не имеешь права… – еле выговорил он. – Ни здесь… Ни с ней.
– Не хватало этой детали, – ответила я хладнокровно. – Это была долгая охота.
Неизвестно почему мои слова мгновенно успокоили его. Он стоял неподвижно, глубоко дышал, овладевая собой. Можно было подумать, что это я его сюда выволокла, а не он меня.
– Надо было зайти тебе в тыл, – добавила я.
И крепко взялась за перила над лестничным пролетом, зиявшим под ногами. С третьего этажа лететь не хотелось бы. Хватит и того, что было.
– Ты ничего не понимаешь… – пробормотал он.
– Начинаю мало-помалу.
Дверь в квартиру была открыта, и я заглянула в коридор. Женщина стояла в глубине, едва различимая в полутьме, и смотрела на нас издали.
– Ковырялка хренова, – сказал мне Снайпер.
Сказал бесстрастно, словно оповещая о том, что общеизвестно. Что ж, подумала я, у него верный глаз. Как и подобает хорошему художнику. Что есть, то есть, не отнять. Я продолжала смотреть в коридор, и Снайпер, обернувшись, проследил направление моего взгляда.
– Ты давно уже мог быть трупом, – заметила я. – Забыл? Как только мы встретились… Ничего не было бы проще. Но речь не о том.
Теперь он пристально смотрел на меня. Потом отступил на два шага, медленно притворил дверь. Мне показалось – в нерешительности.
– Я ведь тоже иду на риск, – добавила я. – Немалый. И ты это знаешь.
– Ты не имела права, – твердил он свое.
Это звучало как официальный протест. И я издевательски улыбнулась:
– Не узнаю тебя… Кто это тут говорит о праве? Снайпер?
Я сняла руку с перил. Это было уже не нужно.
– Тот самый Снайпер, который провозглашал: «Что разрешено – то не граффити»?!
Он глядел мне в глаза внимательно. И, может быть, чуть тревожно.
– Есть у меня такое право, – продолжала я. – Я его заслужила, выслеживая тебя, как ищейка. И, черт возьми, выследила.
Он кивнул чуть заметно и спросил сквозь зубы:
– И что?
Мне понравился его тон. Дело поворачивалось новой гранью. Теперь мы вступали на мою территорию.
– Не воображай, что после стольких трудов я уйду подобру-поздорову. Слишком много твоих слабых мест я теперь знаю.
И помолчала, чтобы он освоился с этой идеей. А идея, между прочим, замечательная, идея с большой буквы «и». Формулируется очень просто – быть или не быть. Потом пожала плечами:
– Тебя самого не устроит, если я сейчас уйду.
Можно было не говорить, но я хотела подстраховаться. Он надолго задумался. И глядел на меня при этом так, словно прикидывал вероятный ущерб. Подсчитывал возможный убыток.
– Устроит… – пробормотал он, бросив взгляд искоса на закрытую дверь. – То ли это слово?
Я не ответила. Он всего лишь хотел прояснить это для себя, а мои слова, каковы бы они ни были, значения не имели. Решать было ему. Но он ведь и сам не знает, подумала я не без злорадства, какой скудный выбор ему предоставлен. Попросту говоря, выход у него один-единственный. И неизбежный.