В апреле 1981 года студент пятого курса Вадик N получил письмо.
Незнакомый старик уведомлял Вадика, что его отец был агентом, сексотом. Старика взяли в пятидесятом по «Делу гидротехников», и следователь показал ему донос, написанный Вадиковым отцом. А потом, в лагере, этот старик встретил еще четверых, которых погубил он же. Письмо завершалось словами, что сын должен знать правду об отце. Даже самую страшную.
Вадик был комсомолец, как все. Но гэбистов не любил тоже, как все в его компании. Его приглашали в первый отдел, закидывали удочку; он делал вид, что не понимает. Отца своего он обожал, отец был инженер, строитель гидростанций, человек веселый и сильный. Умер за год до этого письма.
Сначала Вадик не поверил. Потом затосковал. Он всегда хотел быть, как отец. Читать те же книги, курить те же сигареты, так же завязывать галстук, маленьким красивым узлом.
– Мама, – однажды сказал Вадик за завтраком. – Расскажи мне правду о папе.
– Какую правду? – мать спросила вроде бы спо-койно.
– Я получил письмо, – сказал Вадик.
– От Веры Ильиничны?
– От какой Веры Ильиничны?
– У тебя есть сестра Танечка, на два года младше, – заплакала мать. – Вера Ильинична была на похоронах, ты спрашивал, я сказала, что это с работы…
Вадик погладил ее по плечу, сказал: «Не плачь, ничего», – и тем же днем пошел в первый отдел и сказал, что да, согласен работать в органах. Раз никому нельзя верить.
Дослужившись до майора, он записался на прием к генералу, начальнику управления. По личному вопросу: был ли его отец секретным сотрудником госбезопасности. Пятидесятый год, «Дело гидротехников».
Через две недели генерал вызвал его и сказал, что нет, не было такого агента. И такого доносчика не было, и свидетеля с такой фамилией не было тоже. В деле гидротехников главные показания давал доцент Z – и генерал назвал фамилию старика, который написал письмо студенту Вадику.
Генерал рассказывал, когда завербовали доцента Z, и когда посадили, и всякие интересные подробности: его бывший шеф и учитель работал на этом знаменитом деле.
– У него жена была очень красивая, – говорил генерал. – Шеф рассказывал. Но нехорошая. Развелась с ним, когда его взяли. Но страшно красивая. Вера Ильинична Вигель, я даже фамилию запомнил.
Постаревший Вадик пошел домой пешком: он жил на Пятницкой. Прошел через Ильинку и Хрустальный переулок. На Москворецком мосту остановился. Был ноябрь, первый легкий снегопад. Под мостом катилась река, серая, как этот вечер, как всё на свете. Что было делать?
– Ну и что мне было делать? – спросил меня, рассказав эту историю, полковник Вадим Петрович N.
– Плюнуть, – сказал я. – Плюнуть на могилу этого козла. И уволиться из гэбэ.
– Я так и сделал, – сказал он. – В смысле плюнул.
по поводу предыдущего
Меня много раз спасали, говоря мне правду.
Открывая мне глаза.
Мне от этого, правду сказать, только тошно делалось.
Во-первых, многое из этих веселых новостей я и так знал.
А что не знал, узнал бы скоро сам, без посторонней помощи.
Ничего хорошего, кроме гнусного ощущения, что кто-то чужой знает о моих тяготах, неудачах, болях, поражениях, о том, как меня предавали мужчины, как мне изменяли женщины, и не просто знает – ах, да мало ли кто о чем знает! – но и сообщает мне об этом. Я, дескать, всё про тебя знаю. И сейчас вот научу, как жить дальше.
Спасибо.
Есть такая манера – говорить гадости на правах друга.
И приговаривать: «Да ты цени мою искренность, да кто же, кроме старого друга, тебе правду скажет». Тьфу!
И еще.
Самое маленькое три раза ко мне подходили разные немолодые люди и предлагали рассказать какие-то ужасные тайны. Вот именно так. О моих родителях. О каждом в отдельности, я имею в виду.
Я отказывался.
Эти люди умерли.
И мне совершенно не жалко, что я не знаю этих тайн.
поздний вечер в чужом городе
Мама рассказывала про одну свою сотрудницу.
Она была одинокая женщина, разведенная жена; она из последних сил вырастила дочь, дала ей образование; дочь тут же вышла замуж и быстро вошла в семью мужа, прижилась там, а у матери бывала совсем редко; и вот эта женщина, Соня ее звали, чуть ли не первый раз в жизни поехала отдыхать.
Одна поехала. Ей было сорок пять. Вполне, кстати, ничего из себя – такая маленькая, худенькая, большеглазая.
Вот. Ну и там, на отдыхе, на море, она познакомилась с мужчиной из другого города. Немолодой, образованный, симпатичный, старше ее лет на десять.
Они сошлись сразу, на второй день отпуска, и три недели прожили как в раю, как будто это был медовый месяц. Так Соня рассказывала моей маме. Хотя на самом деле, наверное, это были ее чувства, это она была как в раю или в медовом месяце, а что думал этот мужчина, не совсем понятно.
Впрочем, скорее всего, он тоже увлекся. Вряд ли бы Соня стала так по-детски врать. Хотя, возможно, она преувеличивала.
А может быть, и нет. Кажется, он в нее по-настоящему влюбился. Потому что он стал писать ей письма из своего города. Длинные, подробные и горячие – настоящие любовные письма. Он ей писал, что скоро, совсем скоро он уладит все свои дела, и они будут вместе наконец. Он не был женат, кстати.
А через полгода замолчал. Вдруг, внезапно. Она написала еще два раза. Потом послала телеграмму: «Ты жив?»
Он был жив, разумеется. Ответил кратким письмом: «Между нами всё кончено, я женюсь на женщине, которая ждала моего решения восемь лет».
– Но каков подлец! – говорила Соня моей маме, заливаясь слезами. – А какие слова говорил! Какие письма писал! Обязательно приеду к нему. Позвоню в дверь. Он откроет, а я брошу эти письма ему прямо в лицо! В морду!
– Не надо, – говорила мама.
– Нет, надо! – рыдала Соня. – Пусть ему станет стыдно!
– Не станет ему стыдно, – уговаривала ее мама. – Ну, разве на минутку. Да и то не перед вами, а перед женой. А вам будет ужасно подходить к его двери. А потом! Как вам будет гадко спускаться по лестнице, выходить на улицу, ехать на вокзал… Не надо.
Соня поджала губы, высморкалась и вышла из комнаты.
А через месяц она сказала моей маме:
– Как вы были правы, Алла Васильевна! Это было ужасно. Особенно потом, спускаться по лестнице. Темный страшный двор. Холодный поздний вечер. Еле до вокзала добралась. А письма я решила не отдавать. Поэтому и в дверь звонить не стала.