Когда я это говорил, на меня просто страсть накатилась, а она смотрела на меня неподвижно, а потом сказала:
– Хорошо, – и встала с кресла. – Давай попробуем. Только чур я первая в душ пойду. Да! У тебя презервативы есть?
– Нет, – сказал я.
– Ничего, – улыбнулась она. – Тут аптека за углом, сразу увидишь.
Я спустился на улицу, и мне вдруг захотелось, чтоб я всю ночь бегал по аптекам – одна закрыта, другая на ремонте – или, еще лучше, чтоб я вернулся через сорок лет, совсем лысый, а меня бы ждала старуха в нелепом платье, и чтоб мы долго смеялись. Но нет, аптека работала, и я минут через десять уже звонил в дверь.
Она встретила меня в халате, с брызгами воды на весноватой шее.
– Поцелуй меня, – сказал я.
– Пойди зубы почисти, – сказала она. – Там щетка в упаковке. Полотенце синее.
И пошла в другую комнату. Наверное, в спальню.
Я вошел в ванную, подошел к зеркалу и увидел, как мое лицо желтеет и тускнеет. Я стукнулся сначала подбородком об раковину, а потом затылком о кафель. Я не видел, как она прибежала. Она вызвала скорую и поехала со мной в больницу. И навещала меня каждый день.
А когда я выписывался, она сказала:
– Если ты считаешь, что это будет правильно, я могу выйти за тебя замуж.
– Ничего, – сказал я. – Спасибо, ничего…»
– Зря это я, наверное, – вздохнул Сева.
– Не знаю, – сказал я. – А где она теперь?
– Не знаю, – сказал он.
налог на наследство
Он плохо спал в эту ночь: снилось, как косматый мужик топит сургуч, льет на бумагу и бормочет: «Votre sceau, monsieur, sceau et signature! [32] », и казалось, что кругом шаги. Заснул под утро. Проснулся от тишины.
Встал, надел халат. Прислушался. Босиком побежал по коридору, отворяя все двери. Пусто. Комната жены, комнаты детей – никого. Распахнутые шкафы. На ковре оброненная сумочка младшей дочери. Подобрал: пустая. Чуть не заплакал.
Но собрался с духом. Связался, с кем надобно. Разузнал примерно. Поехал догонять. Настиг в Рязани.
Они там сняли целый дом, частный пансион. Он поселился в гостинице, недалеко. Наутро пошел к ним.
Вошел в диванную. Сидят все пятеро: два сына, две дочери и жена.
Молчат. Крикнул:
– Зачем? Я стар, немощен, а вы тайком, ночью!
Таня встала и сказала:
– Папочка, вы известный писатель. Вы властитель умов и сердец, но зачем вы нас мучаете?
– Зачем эти истязания с завещаниями?! – вскричала Соня, жена.
– Правда, папа, – сказал Илья. – Ты хозяин авторских прав, ты волен завещать их кому хочешь. Да, да, да! Но зачем ты годами обсуждал это с нами? Мы узнаем о завещании, когда бог распорядится.
– Я понимаю, что в церкви ложь, – вдруг сказал Сергей. – Но так хочется иногда свечку поставить…
– Вы замучили нас вегетарианством, – сказала Саша. – К чему? Мы не индусы. Хотя вот Танечка увлекается.
– Замолчи, – сказала Таня. – Это некстати!
– Ты нас перессорил, – сказала Соня. – Одно спасение – убежать. Мы три дня без тебя жили, и снова стали как семья. Ушло зло, возвращается любовь. Нам от тебя ничего не нужно. Мы не воротимся. Прости.
– Странниками по святой Руси? – он запустил пятерню в бороду.
– Зачем, папочка? – сказала Таня. – У меня бабушкино имение. У Саши наследство от покойной тети.
– У меня акции Брокара и Сиу, – сказал Илья. – У Сергея лесопилки. У маман доходные земли в Уфимской губернии. Проживем.
Помолчали.
– Это всё ваша гордость! – он потемнел лицом.
– Это ваша гордость, – твердо сказала Александра, самая любимая.
Он хлопнул дверью, вышел.
Дошел до своей гостиницы. В ресторане взял телятину и красное вино. Поднялся в номер, отдохнул. Вечером пил шампанское. Сильно охмелел. Утром болела голова. Велел принести водки и маринадов. Голова прошла, но настала сонная слабость. Целый день валялся в постели, так и заснул к вечеру. Поздним утром спустился в ресторан. В газете прочел, что в пансионе m-me Рудневой от внезапной эпидемической горячки скончалась вся семья известного писателя такого-то.
Свои немалые состояния жена и дети перед смертью завещали ему.
ende gut – alles gut [33]
Этот случай произошел в середине 1960-х в доме творчества писателей «Малеевка» под Москвой. Это в районе Дорохова.
Что такое дом творчества писателей в те поры? Тот же дом отдыха, но чуть более удобный. Номера одноместные или двухместные – для писателя и его жены. Большой письменный стол у окна. Сортира и душа, правда, нет, только раковина в комнате. Ну, широкие коридоры, холлы, читальня с газетами и книгами. Столовая, бильярд. Большой парк с чистыми дорожками.
В коридорах на белых матовых шарах-светильниках написано черными буквами: «Тише! Шум мешает работать!» Почти как на «Мосфильме». Там в коридорах и на дверях павильонов было: «Тише! Снимает твой товарищ!»
Почему-то смешно.
Но я опять отвлекся.
Так вот, в середине 1960-х в «Малеевку» приехал поработать и слегка отдохнуть один довольно популярный писатель. У него недавно был инфаркт, и ему хорошо было пожить недельки три на свежем воздухе.
Об этом рассказала его жена. Она привезла его в «Малеевку», но сама с ним не осталась. У нее были какие-то дела в Москве. Жена рассказала, что у него недавно был инфаркт, и попросила супружескую пару из соседнего номера быть к нему повнимательнее. Просто последить, как он себя чувствует. Вдруг ему ночью станет плохо. Тогда он позовет или стукнет в стену, а они вызовут врача.
И уехала.
В первую же ночь соседи проснулись от явственных стонов.
«А-а-а… О-о-о… Ой-ой-ой», – доносилось сквозь стену. Понятно было, что человеку плохо.
Они вскочили, набросили халаты, выскочили в коридор.
– Саша, тебе плохо? – крикнули сквозь дверь. – Саша, тебе нужен врач?
Стоны стихли. Они постояли у двери. Было тихо, но кровать всё же скрипнула. Это их успокоило. Они решили: ему приснился тяжелый сон, но вот они его разбудили, он перевернулся с боку на бок, и всё прошло.
Но не успели они улечься, как стоны начались снова. Громче прежнего. Опять подбежали к двери. Опять стали его звать, стучать, ломиться. И опять тишина и едва слышный скрип кровати.