Она ударила себя кулачком в грудь, загудевшую, как сухая доска.
– Она им все объяснила. Я сказала, что сейчас еще не время для открытой войны с Испанией. Если каким-нибудь непостижимым чудом им удастся выстоять против испанской флотилии, Филипп непременно обвинит меня. Ради Англии, ради того, чтобы предотвратить войну, я даже буду вынуждена (я их предупредила) выдать Филиппу их молодые жизни. Если же они проиграют бой, но опять каким-то чудом избегнут плена и доберутся до Англии, они подпадут – о, я им честно сказала все! – под мою монаршью немилость. Глориана не сможет ни видеть их, ни слышать, не шевельнет и пальцем, чтобы спасти их от виселицы, если того потребует Филипп.
«Пусть будет виселица», – угрюмо сказал старший. (Мне хотелось заплакать, но я была уже накрашена).
«В любом случае – в том или в другом – эта попытка означает смерть. Я знаю, что вы ее не боитесь, но эта смерть будет сопряжена с бесчестьем для вас обоих!» – воскликнула я.
«Но сердце нашей королевы будет знать правду о том, что мы совершили», – сказал младший.
«Милый мой, – отвечала я, покачав головой, – у королев не бывает сердца».
«И все-таки она женщина, а женщина никогда не забывает, – сказал старший. – Мы готовы». И они преклонили передо мной колени.
«Нет, дорогие мои, – сюда, на грудь ко мне!» И я раскрыла им объятия и поцеловала обоих.
«Послушайте меня, – проговорила я, – мы поручим это дело какому-нибудь меднорожему адмиралу – старому хрычу, а вы будете служить мне при дворе».
«Поручайте, кому захотите, – ответил старший, – мы ваши, душой и телом».
А младший, который затрепетал сильней, когда я его поцеловала, добавил:
«Мне кажется, вы можете сотворить бога из любого человека».
«Идите служить мне при дворе, и вы убедитесь в этом».
Они покачали головами, и я поняла, что они решились. Если бы я не поцеловала их, может быть, мне удалось бы их отговорить.
– Зачем же вы это сделали? – воскликнула Уна. – Мне кажется, вы сами не знали толком, чего хотели.
– С позволения вашего величества, – сказала дама и низко наклонила голову. – Глориана, которую я имела честь вам здесь представлять, была женщиной и королевой. Вспомните ее, когда сами станете царствовать.
Уна нахмурилась, а Дан быстро спросил:
– Так они поплыли к Кладбищу Гасконцев?
– Да, поплыли, – отвечала дама.
– А вернулись ли… – заикнулась было Уна, но Дан прервал ее:
– А сумели они остановить флотилию Филиппа?
Дама внимательно посмотрела на него:
– Ты полагаешь, они имели право на эту попытку?
– Что же еще им оставалось?
– А она имела право их посылать, как по-твоему? – Голос дамы напрягся и зазвенел.
– Ей тоже не оставалось ничего другого, – вздохнул Дан. – Нельзя же было позволить Филиппу захватить Виргинию!
– Так вот вам печальный конец рассказа. Они отплыли осенью из Порт-Рая и не вернулись. Не отыскалось ничего – даже обрывка каната, – что могло бы поведать о выпавшей им судьбе. Дули сильные ветры, и они канули без следа в штормовом море. Вы остаетесь при своем прежнем мнении, юный Берли?
– Значит, они утонули. Ну а Филипп достиг своей цели?
– Глориана поквиталась с ним – позднее. Но если бы на сей раз Филипп выиграл, обвинили бы вы Глориану за то, что она пожертвовала жизнью этих юношей?
– Конечно, нет. Она должна была попытаться как-то остановить Филиппа.
Дама кашлянула и наклонила голову.
– Ты схватываешь суть. Если бы я была королевой, я бы сделала тебя министром.
– Мы не играем в такие игры, – сказала Уна, почувствовав внезапную неприязнь к незнакомке. Какой-то безотрадный ветер гудел над Ивнячком, с шумом продираясь сквозь листву.
– Игры?! – засмеялась дама и эффектно вскинула руки. Солнце вспыхнуло на ее драгоценных перстнях и на мгновение ослепило Уну. Она зажмурилась и стала тереть глаза. Когда она снова их открыла, Дан стоял рядом на коленях, собирая рассыпавшиеся картофелины.
– Кажется, в Ивнячке никого и не было, – сказал он. – Просто нам показалось.
– Если так, я ужасно рада, – отвечала Уна.
И они отправились, как ни в чем не бывало, жечь костер и печь картошку.
Королева Англии в золотой парче
Взад-вперед по комнате ходит при свече.
В полутемной комнате в полуночный час
Ходит мимо зеркала, не подымая глаз.
С этим зеркалом беда, в нем не видно и следа
Прежней стати, прежней прыти – той, что в юные года.
Королева вынула гребень из кудрей,
Глядь, казненной Мэри призрак у дверей:
«Взад-вперед по комнате нам кружить всю ночь,
Поглядишься в зеркало – и уйду я прочь.
С этим зеркалом беда, в нем не сыщешь и следа
Милой Мэри, бедной Мэри – той, что в прежние года!»
Королева плачет в комнате своей,
Призрак лорда Лестера вырос перед ней:
«Взад-вперед по комнате нам шагать всю ночь,
Поглядишься в зеркало – и уйду я прочь.
С этим зеркалом беда, в нем не сыщешь и следа
Той, что так была жестока, беспощадна и тверда!»
Королева Англии знала, что грешна.
Но, взглянув на призраки, молвила она:
«Я – Елизавета, Генрихова дочь,
Так неужто в зеркало глянуть мне невмочь?»
Подошла – и замерла, и, вглядевшись, поняла,
Что краса ее пропала и пора ее прошла.
Ох уж эти зеркала! Сколько в них таится зла —
Что́ там недруг из засады или призрак из угла!
Перевод М. Бородицкой
Перевод Г. Кружкова
I КАМЕНЩИК:
Хотите верьте, хотите нет,
Нашему делу – тысячи лет,
И мало что изменилось в нем
С тех пор, как выстроен первый дом.
На Оксфорд-стрит, меньше года назад,
Мы клали кирпич, выводили фасад.
И странный малый вертелся тут,
Как головешка, черен и худ.
Хотите верьте, хотите нет,
Он знал в нашем деле любой секрет
И управлялся так с мастерком,
Будто бы с ним от рожденья знаком!
Вот и спросили, вытерев пот,
Парни, тянувшие водопровод:
«Коли уж вам полюбился наш труд,
Мистер, скажите: как вас зовут?»