Мы были в пути с неделю или побольше, сворачивая то на юг, то на север, объезжая городок за городком: после Ланкастера нас ждал Бетлехем, потом – Эфрата, потом… неважно, мне просто нравилось путешествовать. В конце концов мы дотрусили до Лебанона, сонного городка у подножья Блу-Маунтинз – Голубых гор. Там у Тоби был домик с садом, где чего только не росло. Оттуда он каждый год отправлялся на север, чтоб пополнить запасы чудесного масла, которым его снабжали индейцы племени сенека. Они это масло никому не продавали, только Тоби, а сами лечились у него пилюлями фон Свитена, считая, что они помогают куда лучше их собственных лекарств. Перед Тоби они благоговели, а он, конечно, старался сделать из них Моравских братьев.
Индейцы сенека – народ смирный и благопристойный. Они достаточно натерпелись от американцев и англичан – когда те воевали друг с другом, – чтобы предпочитать мир войне. Они жили тихо и замкнуто в резервации на берегу озера. Тоби привел меня туда, и они обращались со мною так, будто я им брат родной! Красный Плащ сказал, что отпечатки моих босых ног в пыли – точь-в-точь следы индейца, и походка у меня такая же. Я мигом перенял все их повадки.
– Может, тут пригодилась твоя цыганская кровь? – предположил Пак.
– Почему бы и нет? Во всяком случае, Красный Плащ и еще один вождь, по имени Сеятель Маиса, приняли меня в свое племя. Это, конечно, большая честь. Хотя Тоби разозлился, увидев меня с раскрашенным лицом. И они дали мне прозвище, которое в переводе означает «два языка во рту» – потому что я говорил с ними и по-английски, и по-французски. У них было свое понятие об англичанах и французах, и об американцах тоже. Им успели насолить и те, и другие, и третьи, и теперь они хотели одного: чтобы их оставили в покое. Но кого они действительно уважали – так это президента Соединенных Штатов. Сеятелю довелось иметь с ним дело во время стычек с французами на западе, когда генерал Вашингтон был еще молодым парнишкой. То, что он потом сделался президентом, для них не имело значения. Они называли его просто Большая Рука – потому что у него был на редкость крупный кулак – и считали его настоящим белым вождем.
Бывало, Сеятель завернется в одеяло, подождет, пока я набью ему трубку, и начнет: «Давным-давно, в незапамятные времена, когда воинов было много, а одеял слишком мало, вождь Большая Рука сказал…» А Красный Плащ, если согласен с рассказом, выпускает дым уголками рта; если же не согласен – то через нос. Тогда Сеятель останавливается и дальше рассказывает Красный Плащ. У него это лучше получалось. Я лежал и слушал – я мог их слушать часами!
Они и впрямь хорошо знали Вашингтона. Сеятель встречался с ним у Эппли: там раньше был самый большой в Филадельфии танцевальный зал, а потом это здание купил окружной судья Вильям Николс. Так вот, генерал всегда был им рад; ему они могли выложить все свои сомнения и тревоги. А в те дни, надо сказать, им было о чем тревожиться, хотя я не сразу в этом разобрался.
В Лебаноне и вообще повсюду в то лето только и разговоров было, что о войне французов с англичанами и станут ли Соединенные Штаты воевать на стороне Франции – или заключат с Англией мирный договор. Тоби предпочел бы, чтоб дело кончилось миром и он бы мог спокойно разъезжать по резервации и покупать свое знаменитое масло. Но большинство белых американцев были за войну и злились на президента: сколько, мол, можно тянуть? Газеты писали, что в Филадельфии жгут на улицах чучела Вашингтона, а самого президента встречают бранью и улюлюканьем.
Вы не поверите, до чего здорово смыслили в этих вопросах два старых индейских вождя: Красный Плащ и Сеятель Маиса. Если я хоть немного разбираюсь в политике, то научился этому у них, в резервации. Тоби читал обычно газету «Аврора» и был, что называется, демократ – хотя Моравская община не одобряет, когда братья и сестры увлекаются политикой.
– Я тоже ненавижу политику, – заявила Уна, и Фараон рассмеялся.
– Ну что ж, – сказал он, – обойдемся без политики. Итак, однажды жарким вечером в конце августа Тоби читал на крыльце газету, Красный Плащ курил свою трубку под персиковым деревом, а я потихоньку наигрывал на скрипке. Вдруг Тоби роняет «Аврору» и вскакивает на ноги.
«Старый я грешник, только и пекусь о собственных удобствах! – говорит он. – Я должен ехать в Филадельфию, к братьям и сестрам. Брат мой, одолжи мне второго пони, ибо мне нужно поспеть туда завтра к вечеру».
«Хорошо, – говорит Красный Плащ, поглядев на солнце. – Мой брат будет там завтра. Я поеду с ним и приведу лошадей назад.
Я молча пошел укладывать седельные сумки. Тоби давно отучил меня задавать вопросы. В наказание он запрещал мне играть на скрипке. К тому же индейцы почти не задают вопросов, а мне хотелось во всем походить на них.
Когда лошади были готовы, я вскочил в седло.
«Слезай, – говорит Тоби. – Оставайся здесь и приглядывай за домом, пока я не вернусь. На меня одного возложил Господь это дело, хоть я и слаб!»
И они ускакали прочь по Ланкастерской дороге, а я остался на крыльце с разинутым ртом. Посидев немного, я подобрал брошенную газету, чтоб завернуть запасные струны, и вдруг наткнулся на заметку про мор в Филадельфии. Там говорилось, что в городе свирепствует желтая лихорадка и жители разбегаются кто куда. Мне стало страшно. Я успел привязаться к старому Тоби. Мы с ним не то чтобы много разговаривали – но мы вместе играли на скрипке, а это, знаете, почти одно и то же.
– И Тоби умер от желтой лихорадки? – испугалась Уна.
– Ну нет! Есть еще на свете справедливость. Он благополучно прибыл в город, и после его кровопусканий больные выздоравливали сотнями. Он прислал мне весточку с Красным Плащом: если, мол, начнется война или если он умрет, то я должен вернуться в город и привезти запасы масла; но до тех пор мне велено было оставаться на месте и работать в саду под присмотром Красного Плаща. Ну а всякий порядочный индеец в глубине души полагает, что копаться в земле – занятие для скво, так что ни Красный Плащ, ни подменявший его Сеятель Маиса не надзирали за мной слишком строго. В конце концов мы наняли черномазого парнишку, чтоб за нас работал. Ох и ленив же он был, бродяга, только знай ухмылялся!
Едва я узнал, что Тоби не умер в первую же минуту, как добрался до города – я совершенно по-мальчишески выбросил его из головы и снова стал проводить все время с индейцами. О! эти денечки на севере, в Канаседаго! Мы бегали наперегонки, играли в кости, искали в лесу дикий мед или ловили рыбу в озере…
Фараон вздохнул и замолчал, глядя на море.
– Но лучше всего, – вдруг снова заговорил он, – сразу после первых заморозков. С вечера завернешься в одеяло – листья еще зеленые. Утром раскутаешься – они уже красные и желтые, все до единого листочка, будто разом вспыхнули все деревья на сотни миль вокруг, или закат опрокинулся на землю…
В один из таких дней, когда клены полыхали огнем и золотом, а кусты сумаха алели еще ярче, Красный Плащ и Сеятель Маиса вышли ко мне в полном боевом облачении – и сразу затмили все краски осени. На обоих красовались головные уборы из ярчайших перьев и желтые штаны из оленьей кожи с бахромой и кистями; оба держали наготове красные попоны и парадную конскую сбрую, густо украшенную перьями, бусами, ракушками и всем чем угодно. Я было подумал, что началась война с англичанами, но тут вижу – лица у них не раскрашены, а из оружия только ременные хлысты. Тогда я запел им «Янки Дудл». Они, оказывается, собрались навестить президента и выяснить наконец, будет ли Большая Рука воевать на стороне Франции – или заключит с Англией мирный договор. Эти двое, сдается мне, вступили бы на тропу войны по одному только знаку Большой Руки. Но они хорошо понимали, что в случае войны американцев с англичанами им, как всегда, достанется от тех и других.