Из дневника герцогини Роксборо
Никогда еще я не слышала подобных слов из уст нашего дорогого викария! Если бы я знала, что он умеет столь мастерски браниться, то куда внимательнее слушала бы его проповеди…
За ужином в тот вечер царило необычайное веселье. Восторженные зрители чествовали победительницу, поднимали тосты за здоровье Королевы Пэлл-Мэлл и даже водрузили на голову Роуз корону из серебряной бумаги. Леди Шарлотта и герцогиня только и говорили, что об игре. Даже миссис Стюарт, которая обычно засыпала уже ко второй перемене блюд, так воодушевилась, выиграв два шиллинга у викария, что не уснула до самого конца трапезы.
Зрители так безбожно перевирали события матча, что Син поневоле усомнился, о сегодняшней ли игре говорят все эти люди. Но хуже всего были насмешки, которым он подвергся. Он полагал, что хотя бы мистер Стюарт пощадит его самолюбие, однако пожилой джентльмен рассказывал о полученной Сином травме, строя столь уморительные рожи, что лорд Камерон и мистер Манро умирали со смеху.
Роуз то и дело бросала на Сина сочувственные взоры, и это его радовало, хоть и не могло исцелить ран, нанесенных его самолюбию.
Когда джентльмены после трапезы попивали портвейн, Син уже и не чаял, как улизнуть. Он так и не смог поговорить с Роуз за обедом, ведь девушка была в центре всеобщего внимания, и, улучив минуту, сказал герцогине, что устал и хочет лечь пораньше.
У себя в комнате он сбросил сюртук, жилет и башмаки и постоял немного у окна, любуясь озером, залитым светом полной луны. Потом взял книгу, устроился в кресле у камина и попытался читать, однако стал клевать носом и быстро задремал.
Он проснулся через пару часов — в комнате было темно, а лунный свет заливал комнату серебристо-серым сиянием. Дрова в камине почти прогорели, снаружи не доносилось ни единого звука. Син потер ладонями лицо, прогоняя сон, положил книгу на столик подле кровати и, широко зевнув, направился к окну, намереваясь задернуть занавески. Полная луна озаряла замок и окрестности, ветерок трепал траву, отчего лужайка, посеребренная луной, походила на волнующееся озеро…
Син замер у окна, покоренный красотой ночи. И вдруг краем глаза заметил какое-то движение. По вымощенной камнем дороге, сейчас походившей на черную ленту, ехал всадник… нет, изящная всадница в черном плаще. Син выругался себе под нос. Роуз…
Причем восседала она не просто на какой-нибудь лошади, а на могучем, сером в яблоках жеребце невероятных размеров. В сравнении с животным Роуз походила на куколку, рискующую в любой момент быть сброшенной наземь. Всадницу не сопровождал грум — девушка была всецело предоставлена сама себе.
Вот Роуз свернула на главную проезжую дорогу, ведущую на восток…
Выбранившись, Син торопливо накинул сюртук, обулся и бегом понесся к конюшням. Стойло было едва освещено одиноким подсвечником, лошади дремали, а конюха не было видно.
— Эй! Есть тут кто-нибудь? — позвал Син.
Из-за угла показался заспанный дородный конюх и с недовольной миной оглядел молодого человека.
— Чего изволите, милорд?
— Я граф Синклер, внучатый племянник ее светлости герцогини. Это вы седлали коня для мисс Бальфур?
— Барышня в полнейшей безопасности, — угрюмо отвечал конюх.
— Я видел этого чертова коня, он мне отлично знаком: это животное небезопасно!
— Ну, с ним иногда бывает… Однако ежели Пронто взбрыкнет невзначай, барышня усмирит его. Уж будьте уверены: она прекрасно управляется с конем, а то бы я нипочем ее не отпустил…
— Я уверен лишь в одном: вы оба полагаете, что Роуз прекрасно управляется с этим чудовищем! Но я бы не хотел, чтобы вы оба поняли, как ошибались! — Кулаки Сина помимо воли крепко сжались, но он овладел собой и сказал уже куда спокойнее: — Подбери мне коня, равного по резвости жеребцу мисс Бальфур.
— Вы, верно, спятили, милорд… В конюшне есть лишь единственный конь, которому под силу угнаться за Пронто, и это только Гром…
— Тогда седлай его, да поживей!
Но конюх невозмутимо скрестил на груди руки и решительно выпятил челюсть.
— Гром — любимчик его светлости герцога! На нем ездит только сам Роксборо!
— А мне плевать, чей это конь — седлай его сейчас же!
— Но я не сме…
Железной рукой Син схватил конюха за горло и впечатал крепыша спиной в стену. Стиснув зубы, прошипел:
— Мисс Бальфур может пострадать, катаясь ночью одна на этом чудовище! Если с нею что-нибудь случится, я сотру тебя в порошок!
Глаза конюха широко раскрылись:
— Будет исполнено, м-милорд… только зря вы беспокоитесь о мисс Бальфур. Она отменная наездница, к тому же сейчас полнолуние, и на улице светло как днем…
Син ослабил хватку.
— А если тучка закроет луну? Если конь споткнется? А вдруг кролик перебежит дорогу, конь испугается и понесет?
Конюх испуганно сглотнул:
— О милорд…
Син помогал конюху седлать коня, и в четыре руки они управились стремительно.
— Скажи, мисс Бальфур впервые поехала кататься в ночи?
— Ну… она катается так вот уже несколько ночей, перед самым полнолунием. А когда месяц лишь нарождался, она приходила сюда по вечерам… ведь ее светлость велела исполнять любое желание барышни…
— Отныне, — сказал как отрезал Син, — она не будет выезжать одна. Первое, что я сделаю утром, это объясню кое-что моей дражайшей тетушке!
— Как скажете, милорд! Мне поехать сейчас с вами?
— Не трудись, я справлюсь один!
Син вскочил в седло и вонзил шпоры в бока Грома. В небе тут и там заметны были тучки — луна в любой момент могла скрыться. В любой миг лошадь Роуз могла испугаться чего-нибудь: листьев, подхваченных ночным ветром, нависающей над дорогой ветки, даже шелеста одежд наездницы…
Отогнав тягостные мысли, Син пришпорил коня, напряженно вглядываясь в темноту и высматривая Роуз на ночной дороге…
Роуз подняла лицо к полной луне и глубоко вдохнула влажный и свежий ночной воздух. Она отпустила поводья, предоставив Пронто полную свободу. Конь любил ночную тишину и прохладу точно так же, как она — он то и дело прядал ушами и тихо ржал. Роуз совершенно расслабилась, сидя в седле, и просто любовалась серебряным лунным диском. Дорога была ровной и широкой — кататься здесь было не так увлекательно, как по узеньким тропкам в окрестностях Кейт Мэнор, где она знала наперечет каждый корешок, торчащий из земли, каждый камень, таящий опасность… впрочем, на сегодня ей и этого было довольно.
Ночные прогулки помогали ей справиться с волнением последних недель лучше, чем какое-либо иное лекарство. Более всего прочего ее волновал рослый граф, светловолосый, с глазами цвета мёда, который то и дело бросал ей вызов… И пусть ему это неведомо, но всякий раз, стоит им заговорить, всякий раз, стоит ему улыбнуться, он отвоевывает у нее частичку сердца. И оно уже почти безраздельно принадлежит ему…