Гурни расслышал в этом комментарии легкую неприязнь и перевел взгляд на Хардвика, рассчитывая, что он тоже ее заметил. Но Хардвик был невозмутим, и Гурни спросил сам:
— А какой он, доктор Лазарь?
Охранник помедлил, видимо, размышляя, как бы ответить без неприятных последствий.
— Я слышал, что он не самый дружелюбный человек, — сказал Гурни, вспоминая описания Саймона Кейла.
Этого оказалось достаточно, чтобы охранник тут же выдал себя.
— Дружелюбный?! Хах! — спохватившись, он добавил: — Ну нет, он, может, нормальный, но какой-то, блин…
— Не очень приятный в общении? — подсказал Гурни.
— Даже не знаю, как сказать. Он такой себе на уме. Бывает, разговариваешь с ним, а ощущение, что он вообще не здесь. Помню, был случай… — он осекся, потому что раздался хруст гравия под колесами.
Все повернулись к парковочной площадке. К машине Гурни подтянулся темно-синий микроавтобус.
— Вспомнишь Лазаря, он и появится, — буркнул охранник.
Человек, который вышел из микроавтобуса, был далеко не молод, но хорош собой. Однако черты его бледного лица были настолько симметричны, что это выглядело неестественно, а волосы были такого оттенка черноты, какого можно добиться только при помощи краски. Он кивнул на пассажирскую дверь машины.
— Садитесь, прошу, — сказал он. Выражение его лица, по-видимому, означало улыбку, но выглядело как гримаса человека, которого раздражает дневной свет. Он вернулся на водительское место и стал ждать.
Гурни и Хардвик сели сзади.
Лазарь вел медленно, впившись взглядом в дорогу. Спустя пару минут они куда-то свернули, и сосны расступились перед небольшим парком с ухоженным газоном и кленами. Мощеная дорожка перешла в классическую аллею, в конце которой возвышался неоготический викторианский особняк с пристройками в том же стиле с обеих сторон. Перед особняком аллея раздваивалась. Лазарь свернул направо, и они направились к задней части здания мимо пышных ландшафтных клумб. Здесь две части дороги вновь встречались, и уже вторая аллея вела к большой часовне из темного гранита. Узкие стекла в витражах напоминали исполинские красные карандаши, но Гурни подумал, что они выглядят как зияющие раны в камне.
— У школы собственная церковь? — удивился Хардвик.
— Это уже давно не церковь, — ответил Лазарь. — Только здание осталось. Даже жалко, — добавил он.
— Почему жалко? — поинтересовался Хардвик.
Лазарь задумчиво ответил:
— Церкви заставляют задуматься о добре и зле, о преступлении и наказании… — пожав плечами, он остановился перед часовней и выключил двигатель. — Впрочем, мы ведь и без всякой церкви заплатим за свои грехи, верно?
— А где все? — спросил Хардвик.
— Там, внутри.
Гурни поднял взгляд на башню цвета сумерек и поежился.
— Доктор Эштон тоже там? — уточнил Гурни.
— Я провожу вас, — сказал Лазарь и вышел из машины.
Они вышли следом и поднялись по гранитным ступеням, затем прошли в широкий, тускло освещенный холл, где пахло, как в церкви из детства Гурни в Бронксе: запах старого дерева, каменной пыли, копоти на сводах. Казалось, что здесь можно разговаривать только шепотом и ходить на цыпочках. За тяжелыми дубовыми дверьми, которые, по-видимому, вели в основной зал часовни, слышались голоса.
Сверху, над входной аркой, виднелись слова: «Райские врата».
Гурни снова спросил:
— Доктор Эштон там?
— Нет, там только девочки. Успокаиваются. Сегодня перенервничали после новостей про беднягу Листон. Доктор Эштон на органном чердаке.
— Здесь сохранился органный чердак?
— Нет, конечно. Там теперь кабинет, — он кивнул на узкий проход в дальнем конце холла, за которым можно было разглядеть темную лестницу. — Это там. Прошу.
Гурни стало не по себе. Может, дело было в прохладе от каменных стен, а может, в нехорошем взгляде Лазаря, которым он провожал их в темноту.
Над лестницей оказался небольшой пролет, освещенный проходившим сквозь красный витраж уличным светом. Перед ними была такая же тяжелая дубовая дверь, как и на входе. Неприветливая, мрачная. Гурни постучал.
— Проходите, — бархатный баритон Эштона звучал немного напряженно.
Дверь распахнулась неожиданно легко и беззвучно. За ней было уютное помещение, напоминавшее кабинет епископа. Ореховые стеллажи с книгами, небольшой камин с бронзовой решеткой. Окон не было. Почти весь пол застилал старинный персидский ковер, и только по краям виднелись полоски отполированного паркета из вишневого дерева. На разных столах стояли большие лампы, наполнявшие темный кабинет янтарным свечением.
Эштон сидел за резным столом из черного дуба, повернутым под прямым углом ко входу. За ним, у стены, на конструкции с львиными головами, была главная примета современности: огромный компьютерный монитор с плоским экраном. Эштон едва кивнул в сторону пары темно-красных бархатных кресел с высокими спинками, которые стояли напротив.
— Все стало еще хуже, — выдохнул Эштон.
Гурни решил, что он имеет в виду убийство Саванны Листон и хотел было произнести какие-нибудь соболезнования, но Эштон отвернулся и продолжил:
— Честно говоря, вся эта версия с тщательно продуманным преступлением кажется мне теперь неправдоподобной. — Гурни наконец заметил телефонную гарнитуру у его уха и понял, что он с кем-то разговаривает по мобильному. — Да, я все понимаю… понимаю… просто каждый следующий шаг как будто все только запутывает… хорошо, лейтенант, завтра утром. Да, да, мне все понятно. Благодарю за звонок.
Эштон наконец повернулся к гостям и пару секунд выглядел растерянным, словно все еще переваривал услышанное.
— Есть новости? — спросил Гурни.
— Вы уже слышали эту теорию о масштабном заговоре с участием каких-то сардинских гангстеров?.. — спросил Эштон с искренним возмущением.
— Присутствовал при обсуждении, — ответил Гурни.
— И что, думаете, это может оказаться правдой?
— Есть такой шанс.
Эштон потряс головой, словно стараясь сбросить морок.
— Могу я узнать, зачем вы приехали?
— Да так, чутье привело, — ответил Хардвик.
— И что же говорит вам чутье?
— В любом расследовании обязательно обнаруживаешь точку, к которой сводятся все улики, и эта точка становится ключом к разгадке. Нам очень поможет, если вы разрешите прогуляться по территории и осмотреться.
— Я не уверен, что…
— Понимаете, все, что случилось, так или иначе ведет в Мэйплшейд. Разве вы сами этого не видите?