Он задумался, почему ее нет дома, и попытался вспомнить, не говорила ли она что-нибудь на этот счет — но не смог. Какие вещи на этот раз вытеснили ее? Богатей Йикинстил с его долларовой морковкой? Встреча в бюро и ее влияние на ход следствия? Интригующая многозначительность пролога пьесы Валлори? Внезапное желание паучьей женушки Пегги ему помочь? Эхо испуганного голоска Саванны Листон, сообщающего о пропаже бывших одноклассниц? Какой бы ни была правда, ясно было одно: практически что угодно, а то и все вместе напрочь вытеснило местонахождение Мадлен с радаров его памяти.
Потом послышался звук подъезжающей машины, и он наконец вспомнил: встреча с подружками-рукодельницами. Только обычно она возвращалась с этих встреч гораздо позже. Он отправился было на кухню, чтобы выглянуть в окно, но тут зазвонил телефон, так что ему пришлось возвращаться в кабинет.
— Дэйв, как здорово, что ты подошел! Не люблю общаться с твоим автоответчиком. У меня пара новостей, но ты не пугайся, ничего страшного не произошло, — протараторила Соня, и ее обычное возбуждение чуть-чуть оттеняла нервозность.
— Я собирался тебе звонить, — начал было Гурни, который действительно собирался расспросить ее про коллекционера, чтобы получше подготовиться к встрече завтрашним вечером. Но Соня его перебила:
— Встреча теперь не вечером, а днем, потому что вечером Яй внезапно летит в Рим. Надеюсь, это не сильно порушит твои планы? Если порушит, черт с ними, это важнее. Вторая новость — меня на встрече не будет, — она сделала паузу. Вторая новость явно ее тяготила. Гурни молчал. — Ты слышал, что я сказала? — уточнила она, занервничав еще сильнее.
— Встретимся днем, хорошо. Но почему тебя не будет?
— Да я, конечно же, очень хочу там быть, и я бы охотно пришла, но… ладно, давай я просто перескажу тебе его слова. Яй действительно очень впечатлен твоими работами и даже считает, что ты, возможно, положил начало целому новому жанру, и он очень взволнован перспективами и все такое. Но он сказал буквально следующее: хочу сперва лично познакомиться с этим Дэвидом Гурни и понять, как в одном человеке могут сочетаться художник и детектив, хочу понять, с кем имею дело, прежде чем по-настоящему в него вкладываться, и вообще мне нужно присмотреться к устройству его ума и воображения, причем желательно без посредников и прочих третьих лиц. Ну, я ему ответила, конечно, что меня впервые в жизни столь уничижительно обозвали «третьим лицом» и что меня впервые просят не являться на организованную мною же встречу… но конкретно для него я готова сделать исключение и, так и быть, посижу дома. Такие дела. Дэйв, перестань молчать. Что ты об этом думаешь?
— Я думаю, что мы имеем дело с безумцем.
— Это же Яй Йикинстил! Он не безумец, он просто… экстравагантен.
Гурни услышал, как открывается входная дверь, а затем раздается шорох в прихожей у кухни.
— Дэвид! Ты снова замолчал.
— Да нет… а что он имеет в виду, когда говорит, что собирается в меня «вкладываться»?
— Это главная хорошая новость, и это то, почему мне бы страшно хотелось пообедать вместе с вами, но увы, увы. Ты только послушай: он хочет купить все твои работы. Все до единой, а не просто одну-две. Представляешь? Он говорит, что со временем их ценность будет только расти.
— Какие к тому предпосылки?
— Ну, все, что Йикинстил покупает, действительно потом растет в цене.
Гурни заметил чье-то присутствие боковым зрением и повернулся. У входа в кабинет стояла Мадлен и хмурилась, глядя на него. Ее что-то беспокоило.
— Дэвид, ну завязывай с этими невыносимыми паузами, — взмолилась Соня. — Как можно играть в молчанку, когда тебе предлагают миллион баксов на аперитив и сулят несметные богатства в перспективе?
— Ты понимаешь, насколько бредово это звучит?
К беспокойству на лице Мадлен прибавилось раздражение, и она ушла на кухню.
— Ну естественно, это звучит бредово! — воскликнула Соня. — Популярность в мире искусства всегда с примесью бреда. Это такая разновидность нормы. Знаешь Марка Ротко? Который пишет цветные квадратики. Ты хотя бы представляешь, сколько он на них зарабатывает? И какие у тебя после этого еще вопросы?
— Слушай, мне надо обо всем этом как следует подумать. Ладно? Давай я попозже перезвоню.
— Только не забудь, сокровище ты мое баснословное. Завтра — важный день. Мне надо тебя подготовить как следует. Так, ты опять замолчал. Ну, о чем ты молчишь на этот раз?
— Все это кажется каким-то ненастоящим. Словно сон.
— Дэйв, знаешь, что говорят человеку, который только учится плавать? Перестань сопротивляться воде. Просто расслабься и позволь ей держать тебя. Дыши, и поток сам тебя понесет. Вот и здесь так же. Перестань цепляться за эти глупости — настоящее, ненастоящее, бред, не бред, это все просто слова, понимаешь? Поверь в волшебство. Твой волшебник — мистер Йикинстил. У него для тебя много волшебных миллионов. Вот и все. Чао!
Волшебство? Не было для Гурни более чуждого понятия в этой жизни, чем волшебство. Не было понятия более бессмысленного и более пустого. Ничего себе. Волшебство.
Он снова уставился за окно. Небо, которое еще недавно пугало кровавым разводом, теперь погасло и стало розовато-лиловым, матовым, а цвет травы на лугу за домом утратил всякое сходство с зеленым.
На кухне раздался грохот — судя по звуку, крышки от кастрюль обрушились из сушки в железную раковину. Затем Мадлен стала шумно ставить их на место.
Гурни вышел из темного кабинета в ярко освещенную кухню. Мадлен уже вытирала руки о кухонное полотенце.
— Что с машиной? — спросила она.
— С чем? А… С олененком встретился, — произнес он упавшим голосом, слишком живо вспомнив удар столкновения.
Она посмотрела на него с тревогой и пониманием. Он продолжил:
— Выскочил из леса прямо передо мной… не успел увернуться…
— Что случилось с олененком? — прошептала она.
— Погиб. Сразу. Я проверил — никаких признаков жизни.
— И… что ты сделал?
— В смысле? А что я должен был… — образ олененка с неестественно вывернутой шеей и мертвыми глазами внезапно захватил его с такой силой, что вытолкнул из памяти другой образ, заставил вспомнить другую аварию, и память вцепилась в сердце такими ледяными пальцами, что Гурни показалось — оно вот-вот остановится.
Мадлен смотрела на него и как будто понимала, о чем он думает. Протянув руку, она погладила его по плечу. Постепенно приходя в себя, он взглянул на нее и увидел в ее глазах печаль, которая теперь была естественной частью ее восприятия. Печаль просвечивала и сквозь ее радость, и сквозь покой. Она давным-давно нашла способ пережить смерть сына, а он так и не смог — и даже не пытался, хотя всю дорогу знал, что когда-нибудь придется. Но не сейчас. Сейчас все еще было рано.
Возможно, это и мешало ему общаться с Кайлом — его взрослым сыном от первого брака. Только от таких размышлений разило психоанализом, который он презирал.