– Ощущение такое, будто здесь, с нами, что-то есть, – сказала Лакост. – Будто что-то за нами наблюдает.
Они стояли без движения: Лакост – настороже всеми нервами, прислушиваясь к каждому скрипу, каждому шороху; Лемье – весь сосредоточенный на телефоне, вибрировавшем в его кармане.
– Осторожнее, – сказал он. – А не то испугаешь себя до смерти.
– Убийца хорошо выбрал место. Оно самого дьявола может напугать.
– Слушай, у тебя же куча работы в оперативном штабе. А за меня можешь не опасаться. Я тут в порядке. Правда.
– Правда? – переспросила Лакост, не в силах в это поверить.
Ему хотелось крикнуть: «Да уходи ты!»
– Правда. Я слишком глуп, чтобы бояться. – Он улыбнулся. – Не думаю, что дьяволу нужны дурачки.
– А я думаю, что он как раз и забирает одних дурачков, – сказала Лакост, хотя ей очень не хотелось разговаривать о дьяволе, находясь в старом доме Хадли. – Ладно. Увидимся еще. Если что – звони…
– Если что – что? – насмешливо улыбнулся он, пытаясь выпроводить ее. – Ладно, телефон у меня при себе.
Изабель Лакост вышла в темный коридор с его потертым ковром и запахом плесени и разложения. Как только Лемье повернулся к ней спиной, она припустила бегом по коридору, вниз по лестнице, чуть не падая с ног, и наконец выпрыгнула из двери, словно какое-то мрачное чрево выплюнуло ее в мир.
– Вы знали, что у Мадлен Фавро был рак груди? – спросил инспектор Бовуар.
– Конечно знала, – удивленно сказала Хейзел.
– Но нам вы не сообщили.
– Забыла, должно быть. Я никогда не думала о ней как о женщине с раком груди. Да и она тоже так о себе не думала. И почти никогда не говорила об этом. Жила своей жизнью – и все.
– Наверное, она пережила потрясение, когда узнала о своей болезни. Ей ведь тогда было едва за сорок.
– Да. Кажется, эта болезнь поражает женщин все в более молодом возрасте. Но я не знаю, когда ей поставили этот диагноз. Она нашла меня, когда уже проходила курс лечения. Мне кажется, такое часто случается. Старые друзья обретают в твоей жизни особую важность. Мы не поддерживали отношений после школы, но она вдруг позвонила, а потом приехала. И мне показалось, что школу мы окончили только вчера. Она была слабенькой после химиотерапии, но, как всегда, выглядела красавицей. По виду она осталась такой же, как в восемнадцать лет, только стриженая была, отчего стала еще красивее. Это было странно. Я иногда спрашиваю себя, не переносит ли химиотерапия человека в какой-то иной мир. Многие становятся такими умиротворенными. Кожа на лице гладкая, глаза светятся. Мадлен чуть ли не сияла.
– Вы уверены, что ее не облучали? – спросила Николь.
– Агент Николь! – рявкнул Бовуар. Он чувствовал, что камень, который он нашел на берегу Белла-Беллы и положил себе в карман, рвется в полет. Пробить черепную кость, проникнуть в ее голову, в этот маленький атрофированный мозг. И заменить его. Разве кто-нибудь заметил бы разницу? – Это было лишнее.
– Я просто пошутила.
– Это было жестоко, агент Николь, и вы это понимаете. Извинитесь.
Николь посмотрела на Хейзел жестким взглядом:
– Прошу прощения.
– Ничего.
Николь понимала, что зашла слишком далеко. Но такой приказ она и получила. Вносить раздор в команду, расстраивать людей, выводить из себя.
Ради Квебекской полиции она готова была делать это. Она делала это ради своего босса, которого обожала и ненавидела. Глядя на красивое лицо инспектора Бовуара, налившееся кровью и взбешенное, она понимала, что добилась успеха.
– Мадлен вернулась в Монреаль и закончила курс химиотерапии, – продолжила в неловкой тишине Хейзел. – Но после этого она возвращалась каждую неделю. Она была несчастлива в браке. Детей у нее не было, вы это знаете.
– Она поэтому была несчастлива?
– Она сказала, что они просто стали понемногу отдаляться друг от друга. А еще она считала, что, вероятно, он не может смириться с успешной женой. Ей удавалось все, за что бы она ни бралась. Всегда. В этом была вся Мадлен.
Бовуар подумал, что она похожа на мать, которая гордится своим чадом. Наверное, она хорошая мать. Добрая, заботливая. Готовая подставить плечо. Она ведь воспитала эту избалованную девчонку, что сидит наверху. Он знал, что некоторые дети ужасно неблагодарные.
– Должно быть, это нелегко, – сказала Хейзел.
– Что должно быть нелегко? – Погрузившись в собственные мысли, Бовуар потерял нить.
– Находиться рядом с человеком, который всегда успешен. В особенности если ты сам не уверен в себе. Я думаю, муж Мадлен не был уверен в себе. А вы как считаете?
– Не скажете, как нам его найти?
– Он по-прежнему в Монреале. Его имя Франсуа Фавро. Очень милый человек. Я несколько раз видела его. У меня есть его адрес и телефон, если вам нужно.
Хейзел встала из-за кухонного стола и подошла к комоду. Открыла верхний ящик, порылась в нем, стоя спиной к Бовуару.
– Почему вы пошли на этот сеанс, мадам Смит?
– Мадлен меня попросила, – сказала Хейзел, перебирая бумаги в ящике.
– На первый сеанс она вас тоже приглашала, но вы не пошли. Почему пошли на второй?
– Вот оно. – Хейзел повернулась и протянула Бовуару записную книгу, а он в свою очередь передал ее Николь. – Так о чем вы спросили, инспектор?
– Почему вы пошли на второй сеанс, мадам?
– Ах да. Насколько я помню, тут сработало несколько соображений. Мадлен, похоже, неплохо провела время на первом. Сказала, что было глупо, но как в парке аттракционов. Ну, знаете, как мы любили кататься на «американских горках», чтобы дух захватывало, или заходить в дом с призраками. Мне это показалось забавным, и я пожалела, что меня не было на первом.
– А Софи?
– Ну, она-то с самого начала загорелась этой идеей. Хоть какое-то развлечение в этом захолустье, как она говорит. Софи с нетерпением ждала этого весь день.
Оживление медленно покинуло лицо Хейзел. Бовуар мог проследить воспоминания о том вечере – они отражались на лице Хейзел, и наконец воспоминание о живой Мадлен сменилось воспоминанием о Мадлен мертвой.
– Кому могло понадобиться убивать ее? – спросил Бовуар.
– Никому.
– Но кому-то все же понадобилось.
Он старался действовать мягко и осторожно, как это получалось у Гамаша, но даже для его собственных ушей эти слова прозвучали как обвинение.
– Мадлен была… – Хейзел аккуратно двигала руками перед собой, словно проводя слова или проталкивая их в воздух, – она была солнышко. Если она появлялась в чьей-то жизни, там становилось светлее. Не потому, что она что-то делала. Вот я что-то делаю. – Рука Хейзел показала на строй кастрюлек. – Суечусь, пытаюсь помочь людям, даже когда меня не просят. И я знаю, что это может раздражать. А с Мадлен было иначе – люди просто чувствовали себя лучше в ее присутствии. Объяснить это трудно.