Рут была изображена в образе Богородицы. Мария на портрете была показана дряхлой и всеми забытой. Но ее старые глаза начинали прозревать. Питер стоял не двигаясь и делал то, что всегда советовала ему Клара, хотя он никогда и не следовал этому совету прежде. Он позволил картине войти в него.
И теперь увидел.
Клара уловила тот миг, когда отчаяние переходит в надежду. Миг, когда мир изменился навсегда. Именно это и видела Рут. Надежду. Первый, только зародившийся проблеск надежды. Питер знал, что видит шедевр. Нечто вроде Сикстинской капеллы Микеланджело. Но если Микеланджело изобразил мгновение перед тем, как Бог вдохнул жизнь в человека, то на полотне Клары их пальцы уже соприкоснулись.
– Блестяще, – прошептал он. – Я в жизни не видел картины лучше.
Все вычурные описательные слова бледнели перед этой картиной. Все его страхи и опасения исчезли. И любовь к Кларе воспылала с новой силой.
Он обнял ее, и вместе они засмеялись и заплакали от радости.
– Эта мысль пришла мне в голову в тот вечер за обедом, когда я смотрела, как Рут рассказывает о Лилии. Если бы ты не предложил устроить тот обед, ничего этого не случилось бы. Спасибо, Питер. – И она с любовью обняла его и поцеловала.
В течение следующего часа он слушал, как она бесконечно говорила об этой работе, ее энтузиазм заражал его, и в конце они оба вымотались и прониклись радостью.
– Идем. – Она подтолкнула его. – В старый дом Хадли. Возьми пиво из холодильника – оно им, вероятно, понадобится.
Выходя, Питер еще раз оглянулся на Кларину мастерскую и с облегчением понял, что от прежней мучительной зависти не осталось почти ничего. Он знал, что она проходит и скоро исчезнет совсем и впервые в жизни он будет способен искренне порадоваться за кого-то другого – не за себя.
Питер и Клара направились к старому дому Хадли, Питер нес упаковку пива и крохотный осколок зависти, которая снова начала терзать его.
– Рад?
Рейн-Мари сунула свою руку в руку Гамаша. Он поцеловал ее и указал бутылкой пива в сторону луга. Анри играл в «принеси» с уставшей Мирной, которая пыталась найти кого-нибудь другого, чтобы побросал мячик для неутомимой собаки. Она совершила ошибку, дав псу упавший на землю хот-дог, и теперь стала его лучшим другом.
– Mesdames et messieurs, – раздался громкий голос месье Беливо.
Все прекратили жевать и собрались на крыльце старого дома Хадли. Рядом с месье Беливо стояла Одиль Монманьи; судя по ее виду, она очень нервничала, но была трезвой.
– Я прочел «Сару Бинкс», – прошептал Гамаш Мирне, когда к ним бочком подошла Рут. – Это очаровательно. – Он вытащил книгу из кармана куртки. – Своеобразная дань стихам этой женщины прерий – стихам, по правде говоря, ужасным.
– Наша Одиль Монманьи написала оду этому дню и этому дому, – сказал месье Беливо.
Одиль переступала с ноги на ногу, словно ей вдруг потребовалось облегчиться.
– Но «Сара Бинкс» была моей книгой. Я собиралась подарить этот томик ей. – Рут выхватила книгу из его руки и помахала ею в сторону Одиль. – Где вы ее взяли?
– Она была спрятана в прикроватной тумбочке Мадлен, – сказал Гамаш.
– Мадлен? Она сперла ее у меня? А я-то думала, что просто ее потеряла.
– Она взяла ее у тебя, когда поняла, что` ты собираешься с ней делать, – прошипела Мирна. – Когда ты сказала Одиль, что она напоминает тебе Сару Бинкс, Одиль решила, что это комплимент. Она в восторге от тебя. Мадлен не хотела, чтобы ты причиняла ей боль, а потому и спрятала книгу.
– Вот стихи, которые я написала вчера вечером, во время просмотра хоккейного матча, – объявила Одиль.
Жители деревни кивками приветствовали это новшество в творческом процессе, это естественное сродство между поэзией и плей-оффом.
Одиль откашлялась.
Проклятая утка отклевала его ухо,
И лицо его побледнело и зачахло.
«Как же теперь женщины будут любить меня?» —
Одиноко и неустанно с тех пор ахал он,
Но пришла женщина и его полюбила,
Полюбила без суеты и звука,
Полюбила его так, как может лишь любить
Женщина человека без уха.
Когда она замолчала, воцарилась тишина. Одиль неуверенно стояла на крыльце. Потом Гамаш, к своему ужасу, увидел, как Рут проталкивается через толпу. В руке у нее была зажата «Сара Бинкс», а следом за ней, покрякивая, шла Роза.
– Дорогу утке и бабке жуткой! – завопил Габри.
Рут с трудом поднялась на крыльцо и встала рядом с Одиль, взяла ее за руку. Гамаш и Мирна затаили дыхание.
– Я еще не слышала стихотворения, которое так потрясло бы меня. Которое так ярко говорило бы об одиночестве и утрате. Использовать мужчину как аллегорию дома – блестящая идея, моя дорогая.
Одиль смотрела на нее смущенным взглядом.
– И старый дом Хадли, как и искалеченный мужчина, снова обретет любовь, – продолжила Рут. – Ваши стихи дают всем нам надежду, всем, кто стар, уродлив и искалечен.
Рут засунула книгу под свой поношенный свитер и обняла Одиль с таким видом, будто она нашла рай на траченном временем крыльце старого дома Хадли.
Подошли Питер и Клара с упаковкой пива. Но остановились они на некотором расстоянии от дома. Гамаш смотрел на них и спрашивал себя, что они собираются делать. Питеру и Кларе досталось от старого дома Хадли больше, чем кому-либо другому. И теперь эти двое стояли за пределами активного круга и смотрели. Потом Клара нагнулась и подняла объявление «Продается». Рукавом она отерла с таблички грязь и протянула Питеру, который вонзил палку в землю. Чистое и гордое, объявление ровно встало надписью к дороге.
– Ты думаешь, его кто-нибудь купит? – спросила Клара, вытирая руки о джинсы.
– Кто-нибудь его купит и полюбит.
– «Но пришла женщина и его полюбила, полюбила без суеты и звука, полюбила его так, как может лишь любить женщина человека без уха», – процитировала Рут, вернувшись к ним. – Конечно, стихотворение более чем странное, но все же…
Она снова похромала к Одиль, чтобы еще раз дать волю своей доброте. Маленькая Роза враскачку шла следом.
– По крайней мере, у Рут есть теперь предлог для кряканья, – сказала Клара.
Арман Гамаш в свете яркого солнца смотрел, как возвращается к жизни старый дом Хадли, потом поставил бутылку с пивом и присоединился к ним.