У Гамаша загорелись глаза.
– Какой же я был идиот! Они сказали что-нибудь о химических веществах, которыми была убита Мадлен?
Он ждал ответа, затаив дыхание.
– Только то, что эта эфедра старая. Более естественная, но менее стабильная.
– Более естественная. Чего и следовало ожидать.
Он подозвал Лемье, задал ему несколько вопросов, потом снова обратился к Бовуару:
– Поехали со мной.
Когда приехали Бовуар и Гамаш, Одиль Монманьи только-только открывала магазин.
– Приехали еще послушать стихи?
Бовуар не понял, всерьез она спрашивает или нет. Он проигнорировал ее вопрос.
– Вы что-нибудь знаете об эфедре?
– Понятия не имею, что это такое.
– Я спрашивал вас об этом после смерти Мадлен. И вы знаете, что она была убита этим веществом, – сказал он.
– Да, я слышала об этом от вас, но до этого – никогда.
В магазине стоял терпкий запах. Здесь пахло всевозможными чаями и специями. И травами.
Гамаш подошел к лоткам, на которых было написано: «Коготь дьявола», «Джонов корень» «Гинкго билоба». Он вытащил из кармана пластиковый пакетик, но вместо совочка, лежащего у лотков, достал из кармана пинцет и положил в пакетик малую щепоть гинкго билоба. Потом подписал.
– Я бы хотел купить это, s’il vous plaît.
Судя по виду Одиль, она бы не отказалась от порции виски, какая обычно по плечу только Рут.
– Да тут всего ничего. Возьмите так.
– Нет, мадам, я должен заплатить.
Гамаш положил пакетик на весы.
На ярлычке было написано: «Ма хуань».
– Китайская трава, о которой нам рассказывал Лемье в то первое утро, – сказал Бовуар, когда они вернулись в машину. – Это эфедра.
– Которую сотни, а то и тысячи лет использовали в других целях, – подхватил Гамаш. – Но потом ее обнаружили фармакологи и превратили в убийцу. Ма хуань. Коронер Харрис тоже мне об этом рассказывала. Каждый раз, когда мы беседовали с кем-то, знакомым с этой темой, они говорили об этом средстве как о траве, которая используется в китайской и других медицинах. Но я настолько зациклился на диетической добавке, что ничего этого почти не слышал. А ответ все время был под боком.
– Вы меня опередили, – сказал Бовуар, пытаясь на покрытой лужами дороге не наступить на лягушку, хотя Гамашу показалось, что он скорее собирается размазать ее по земле. – У меня было такое видение: Сандон варит в котле дерево гинкго.
– Сорочка, видимо, не всегда тебе помогает.
– Похоже, застилает мне глаза, вы правы, – усмехнулся Бовуар. – А что означает этот ма хуань? Одиль с его помощью убила Мадлен? И что насчет экстрасенсихи? Это просто случайность, что ее фамилия совпадает с названием пещер во Франции? Я совсем запутался.
– «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло» [75] , – процитировал Гамаш. – Но скоро мы увидим все.
– Это я знаю, – произнес Бовуар тоном победителя телевикторины. – Первое послание к Коринфянам. Мы читали его на нашей свадьбе. Оно о любви. Но Рут прошлым вечером читала другой отрывок. С этим что мы будем делать? – Он показал на пакетик с ма хуань.
– Поеду в Монреаль – отвезу в лабораторию, – сказал Гамаш.
– Осторожнее. Пресса увидит вас с этим – скажут, что вы главный клиент Даниеля, – ляпнул Бовуар и сам ужаснулся тому, что так неудачно пошутил.
– В такие дни и в самом деле неплохо бы воспользоваться чем-нибудь в этом роде, – рассмеялся Гамаш.
– Извините.
– Не извиняйся. Все образуется.
– Сквозь тусклое стекло, – тихо произнес Бовуар. – Какое точное описание. Вы и вправду считаете, что это окно скоро станет прозрачным?
– Да, считаю, – сказал Гамаш.
Но еще он знал, что апостол Павел говорил не об окне, а о зеркале.
Гамаш хорошо знал зал совещаний на верхнем этаже управления Квебекской полиции. Сколько чашек кофе успело остыть, пока он решал этические и нравственные проблемы, стоявшие перед полицией? Целый вал вопросов, сводившихся в конечном счете к одному: насколько далеко можно заходить, защищая общество? Безопасность против свободы.
Он уважал людей, собравшихся в этом зале. Всех, кроме одного.
Стена с окнами выходила на восточный район Монреаля и Олимпийский стадион с его наклонной башней, похожий на какое-то доисторическое существо, возродившееся к мучительной жизни. Внутри стоял овальный деревянный стол в окружении начальственных кресел. Все кресла одинаковые.
Такова была идея.
И хотя места не были закреплены за конкретными лицами, каждый знал свое место. Несколько старших офицеров посмотрели на Гамаша, двое пожали ему руку, но большинство сделали вид, что не замечают его. Ничего другого он и не ожидал. Он всю жизнь работал с этими людьми, но предал их. Вынес сор из избы в деле Арно. Он уже тогда прекрасно понимал, что это для него значит. Он станет изгоем. Его прогонят из племени.
Что ж, он вернулся.
– Alors, – сказал суперинтендант Паже, их номинальный глава. – Вы просили нас собраться, Арман, и мы пришли.
Он произнес это обыденным тоном, словно они обсуждали расписание отпусков. Гамаш предвидел этот момент заранее, чувствовал, как он надвигается на него, словно океанский шторм. А он был встревоженный моряк, ждущий этого. Но ожидание закончилось.
– Чего вы хотите? – спросил суперинтендант Паже.
– Это должно прекратиться. Атаки на мою семью должны прекратиться.
– К нам это не имеет никакого отношения, – отрезал суперинтендант Дежарден.
– Как это не имеет? – возразил ему Бребёф. – Мы не можем оставаться безучастными зрителями, когда старший офицер подвергается нападкам.
– Старший инспектор всегда давал понять, что не нуждается в нашем совете или помощи.
Этот голос прозвучал основательно и резонно. Даже успокоительно. Большинство собравшихся повернулись в сторону говорившего, остальные уставились в свои записи.
Рядом с Гамашем, как и предполагал старший инспектор, сидел суперинтендант Франкёр. В конечном счете это было его, Франкёра, законное место, и Гамаш выбрал место рядом с ним. Он приехал не для того, чтобы прятаться. Да и с какой стати стал бы он прятаться в углу или за спиной Бребёфа?
Он сел рядом с человеком, который желал его изгнания из полиции. А может, даже с планеты. Это был лучший, ближайший друг Пьера Арно, его протеже. Сильвен Франкёр.
– Я здесь не для того, чтобы вести старые сражения, – сказал Гамаш. – Я здесь для того, чтобы просить о прекращении этих нападок.