Я набрал номер, нажал кнопку вызова и подмигнул Калли, включая динамик.
– Вот только послушай…
– Это никуда не годится, – закричала Надин в трубку.
– У меня есть для тебя пациент, – сказал я.
– Да что с тобой? Ты хоть знаешь, который сейчас час?
– Хорошая работа, – заметил я. – И гонорар тебе наверняка понравится.
– Донован, я пытаюсь заснуть. Никогда больше не звони мне в середине ночи. Это никуда не годится.
– Как насчет двадцати пяти штук зеленых в день?
– Я наверняка с удовольствием тебя выслушаю, когда проснусь. Позвони мне через пару часов, – сказала Надин и разъединилась.
– Вот старая сука, – прокомментировала Калли. – А ты так не думаешь?
– Да, на людей ей всегда было наплевать, хотя меня она, кажется, искренне любит.
– У меня такое впечатление, что когда ты говоришь, ты бредишь, – заключила Калли.
Когда я подъехал, машина Мирона Голдштайна уже стояла на площадке для отдыха, которая располагалась на 177-й миле шоссе, проходившего недалеко от его родного города Цинциннати. Выйдя из своей машины, я по широкому кругу обошел вокруг его, проверяясь на предмет возможных снайперов. Когда я подошел, он открыл пассажирскую дверь, и я забрался в машину.
– Сал сказал, что вы хотите умереть, – начал я.
– А вы – Крид?
– Да.
– Я думал, что вы моложе.
– А я – что вы старше.
Мирон Голдштайн кивнул. Он был изможденный человек, с грустным лицом, толстыми губами и обвисшими щеками. Из ноздрей у него торчали пучки жестких волос. В одной дрожащей руке он держал промокший носовой платок, которым постоянно вытирал капли жидкости, скапливающиеся на кончике его носа. Глаза его прятались за очками в тяжелой роговой оправе.
– Делаем так, – продолжил я, – вы говорите мне, что у вас на уме, а я говорю вам, что думаю по этому поводу.
– Вы всегда были здоровым человеком, мистер Крид?
– Давайте ближе к делу.
– Ну, конечно, – сказал человек, улыбнувшись своими толстыми губами. Он помолчал, вытер нос, а потом задал следующий вопрос: – Вы что-нибудь слышали о БАС?
– Болезнь Лу Герига?
– Вот именно. БАС – это смертельное прогрессирующее заболевание центральной нервной системы, которое постепенно, но неотвратимо лишает ваше тело возможности свободно двигаться. С каждым днем ваши мышцы атрофируются все больше и больше, пока наконец в один прекрасный день не прекращают работать. Вы можете это видеть по моим рукам. Это не Паркинсон, это называется «фасцикуляция», и это первый сигнал, что конец близок.
– Мне очень жаль, – сказал я.
И я действительно имел это в виду. Внешний вид Мирона заставил меня почувствовать стыд. Последние семь недель я все справлял прощальную тризну по Кэтлин и Эдди, в то время как этот несчастный умирал по частям. Естественно, больно, когда теряешь людей, с которыми хотел бы дожить до глубокой старости, – но этот Мирон Голдштайн вообще никогда не состарится. Может быть, Кэтлин и ее жених когда-нибудь разойдутся и у меня опять появится шанс. А может быть, и нет. Но в любом случае у меня было хоть какое-то будущее, о котором я мог помечтать, и это было гораздо лучше того, что ждало в будущем Мирона Голдштайна.
– И вы хотите, чтобы я убил вас, положив конец вашим страданиям? – уточнил я.
– Да.
– А почему вы не хотите совершить самоубийство? Сэкономили бы пятьдесят тысяч.
– Моя страховка стоит гораздо дороже. Но на самоубийство она не распространяется.
– Я вынужден отказаться, – сказал я.
– Но почему нет?
– Эти деньги – пятьдесят тысяч – должны остаться вашей жене и детям.
Он постучал толстым конвертом по приборной доске между нами.
– Кроме этого, у меня больше ничего нет, – сказал он. – Страховка позволит моей жене выплатить мои долги, сохранить дом, машину и вести более-менее обеспеченную жизнь. Ее, скорее всего, не хватит, чтобы оплатить обучение моих детей в Дартмуте [78] , но существуют хорошие государственные университеты, если они не смогут получить стипендию. И, кроме того, если я сейчас погибну, то моей семье не придется ухаживать за мной этот последний год моей жизни. Я не хочу, чтобы они залезали в долги, отказывались от своего будущего и наблюдали, как я медленно и ужасно умираю.
– А что, собственно, такого вы нашли в этом Дартмуте? – спросил я. – Футбольная подготовка у них просто никакая.
– Не выводите меня из себя, – рассмеялся Голдштайн. – А то я сам вас убью!
Он мне определенно нравился. Когда Калли ранила Робби, я спокойно пристрелил его, чтобы прекратить его мучения. Мирон тоже страдает…
– Почему-то мне кажется, что убивать вас неправильно…
Мирон хохотал до тех пор, пока не закашлялся. Кашляя, он отхаркивал отвратительные ошметки.
– Что такого смешного я сказал? – поинтересовался я.
– Не обижайтесь, но убивать людей – это ваша работа. И это вы считаете неправильным?
– У тех людей, которых я убиваю, нет выбора. А у вас он есть.
– И я его уже сделал. Так кого убивать правильнее?
Мы замолчали. Я обдумывал услышанное, а он не мешал мне.
– Поставьте себя на мое место, – предложил он, – что бы вы сделали?
Я вспомнил о своем сердце и подумал, есть ли способ выполнить этот контракт и не получить обострение.
– А вы когда-нибудь убивали человека?
– Боже! Конечно нет.
– Обманывали жену? Избивали детей? Или что-нибудь в этом роде?
– Нет, – ответил он, понимая, к чему я клоню. – Но я очень часто кричал на детей и брюзжал на собаку.
– Брюзжали на собаку?
– И очень часто.
– Да вы просто негодяй! – сказал я.
Он улыбнулся.
И я улыбнулся.
И перерезал ему горло.
Было около четырех часов дня, когда каменщики наложили последний слой штукатурки. Они собирались отметить это в близлежащей таверне, но я сказал, чтобы на этот раз они праздновали без меня.
Было достаточно тепло, и у меня оставалось еще несколько часов светлого времени суток. Я бродил по участку вокруг нового дома, площадью 8500 квадратных футов, и подбирал мусор. Когда последний рабочий покинул участок, я взялся за дело.
Дом № 2010 по Данвеган-стрит находился в тупике новостройки под названием Рок Хилл Гарденз. Несколько домов вокруг были уже полностью завершены, но ни один еще не был населен. Если говорить о чердаках, то я предпочитаю их в дорогих домах, построенных по индивидуальному проекту в новых и хорошо защищенных новостройках. Обычно я отгораживаю местечко в стратегическом месте чердачного помещения и использую его как свой тайный схрон. Таких тайников, разбросанных по основным городам страны, у меня несколько, но в Атланте этот будет первым.