– Недостойный отец! Ты хоть понимаешь, что твой сын чуть не оглох? И надо было ему засовывать в ухо это красное перо!
– Что за намеки? Какое еще красное перо? – ответил не на шутку обеспокоенный Жозеф, ища глазами пиджак, который он повесил на стуле.
– Это не намек, это утверждение! Дафна умыкнула его из твоего кармана и отдала брату. Тебе что, пришла в голову мысль коллекционировать подобные ужасы?
Эфросинья в ярости демонстрировала предмет ссоры, на который все боялись бросить взгляд. Жозеф укрылся за прилавком, где к нему тут же присоединился Виктор.
– Очень умно, вы постоянно делаете промахи!
Ихиро Ватанабе заламывал руки.
– Какой ужас! Это уже слишком! Красное перо! Точно из такого же было сделано оперение стрелы, вонзившейся в грудь Исаму! И жертве из «Отеля Трокадеро»! Там тоже фигурирует красное перо, о нем растрезвонили все газеты! В сложившихся обстоятельствах – я пропал! Не будет у меня больше ни работы, ни денег! И я умру с голоду в вашей мансарде, господин Легри! Или сделаю себе харакири, а это болезненно, да и грязи останется много.
– Не путайте вершки и корешки, господин Ватанабе, мое перо не имеет никакого отношения к тем, что замешаны в убийствах. Грешен, каюсь – я купил его у одного торговца писчебумажной продукцией, чтобы быть похожим на писателя былых времен.
– Хорошо еще, что оно не отточено, а то твой отпрыск проткнул бы им барабанную перепонку, – пробурчала Эфросинья.
– Кому-нибудь другому рассказывайте! – прошипел Виктор. – Равняетесь на Флобера, считавшего, что хороший стиль дается исключительно с помощью гусиного пера? Вещественное доказательство, браво!
Кэндзи деликатно взял королевские альманахи и, не говоря ни слова, поднялся на второй этаж.
Ихиро, согнувшись в три погибели, выскользнул на улицу, пересек двор и взобрался к себе по лестнице черного хода. Виктор, в свою очередь, тоже исчез.
– А перо? – возопила Дафна. – Где аистиное перо?
– Ах, не волнуйся! У тебя еще будут другие перья, ведь твой папа жалкий бумагомаратель! – ответила Эфросинья, грозя кулаком сыну, который еще больше скрючился за прилавком. – Взгляни на дочь, она промокла, у нее опять начнется отит!
– Но, маман, ты же сама… – запротестовал было Жозеф.
– Молчи, негодный отец! И домой сегодня чтоб явился загодя, я должна буду накормить малышей пораньше, а то вечером у Мишлин Баллю турнир по «желтому карлику» [87] .
Оставшись наконец один, Жозеф встал коленкой на свою любимую табуретку. И хотя его живот был плотно набит, он выудил из-под книги записей яблоко и нервно вонзил в него зубы.
«Все объединились против меня, даже плоть плоти моей! Дома никакого покоя. За мной шпионят, тащат все, что мне принадлежит, это невыносимо. Сниму квартиру! Нет, слишком дорого. Всего лишь чуланчик под самой крышей, лишь бы только без клопов, чтобы не пили мою кровь».
От этого видения Жозефа затошнило. Он с отвращением вспомнил день, проведенный в Буживале, вновь увидел владельца кафе из Марли-ла-Машин, теребившего во время разговора с Рено Клюзелем свою фуражку, которая напомнила ему совсем другой головной убор.
«Фуражка, которую мне отдал Виктор! Лишь бы Дафна не добралась и до нее!»
Он стал лихорадочно рыться в карманах пиджака. Уф! Бумажный пакет был на месте.
Жозеф приоткрыл его и потрогал ткань. Когда он вытащил руку обратно, пальцы были покрыты каким-то мелким серым порошком. Он схватил пакет с фуражкой и вывалил его содержимое на газету, которую предварительно постелил на прилавке. В ноздри тут же хлынуло небольшое плотное облачко. Пыль. Пиньо попробовал ее на язык и тут же выплюнул.
В голове стала формироваться какая-то мысль. Он усиленно за нее цеплялся, но она никак не давалась и все ускользала. Когда речь заходила о предположениях, он всегда прибегал к хитрости. Как только Жозеф пытался на них сосредоточиться, они всегда прятались в потайных закоулках мозга, но стоило ему сделать вид, что он потерял к ним всякий интерес, тут же начинали бесстрашно кружить, подобно мышам, резвящимся, когда кошке надоедает играть со своей корзиной.
В голове замерцала крохотная искорка.
Жозеф открыл блокнот и прочитал слова ресторатора из Марли-ла-Машин, нацарапанные накануне дрожащей рукой:
…если бы я отдал свою одежку в Институт Пастера, а господа ученые провели бы ее анализ, выращивать культуры микробов, которыми она кишит, можно было бы аж до 2000 года, на этот счет у меня нет ни малейших сомнений.
Искорка превратилась в точку и начала мигать.
Пиньо знал, что если слишком долго будет на ней сосредоточиваться, она погаснет.
Надо придумать отвлекающий маневр.
Он схватил метелку из перьев и стал смахивать пыль с выставленных на полках книг, мурлыча под нос арию герцога Мантуанского из оперы «Риголетто»:
Женщина непостоянна,
Как перышко на ветру.
Точка раскалилась добела.
Жозеф вновь схватил блокнот, полистал его и нашел страницу с фразой Виктора касательно свидетельства Эмабля Курсона о незнакомце, незаконно вторгшемся в двадцать шестой номер.
Он все чесал лопатки, будто хотел выбить из них пыль.
И вдруг вспомнил.
«Моего сына назвали Артуром не просто так. Как же называется эта книга? Она должна быть в каталоге. На букву К. Нашел! “Этюд в красном” Артура Конан Дойля. Именно этот писатель основал дедуктивный метод на основе научных данных… Как можно определить, откуда в пакете с фуражкой взялась эта пыль? Я знаю! Господин Шодре! Три года назад он нас уже консультировал».
Он тихонько поднялся на второй этаж, прокрался на цыпочках на кухню и похлопал по плечу Мели. Та тут же в испуге выронила деревянную ложку, которой помешивала белый соус. Жозеф лишь в самый последний момент поймал кастрюлю, чуть было не сверзившуюся на пол.
– Я уж думала, мне конец! Очень умно с вашей стороны! Теперь у меня будет расстройство желудка!
– Простите меня, Мели. Мне нужно отойти минут на пятнадцать, вы не будете так любезны присмотреть за лавкой? А то беспокоить Джину я не осмеливаюсь.
И ушел.
– То поднимись, то спустись, то постой у плиты, то за прилавок встань, и все это после безрассудной гонки на самодвижущемся тротуаре по этой безумной Выставке! Если так будет продолжаться и дальше, сниму с себя передник и уйду в монастырь, – злобно проворчала Мели.
Проливной дождь, гонимый бурей, заставлял Жозефа идти, прижимаясь к стене, до самой улицы Жакоб.
На примыкавшей к аптеке каморке провизора красовалась вывеска: