Хлопнула дверь. Виктора охватило инстинктивное желание бежать, но он устоял. Рядом кто-то был. Совсем близко. Он чувствовал трепещущее незримое присутствие человека, затаившегося в засаде. Легри припомнил, как ему описывал театр Жозеф. Вход за кулисы располагался справа.
Он зацепился за сиденье, взмахнул руками, хватаясь за пустоту, ладонь его прикоснулась к стене, затем соскользнула на ручку, которую он бесшумно открыл.
Справа различались какие-то тени, вполне возможно, что сценические костюмы, развешанные на вешалках и едва выступащие из тьмы в тусклом отблеске света, источник которого Легри определить не мог. Что-то было не так. Все эти тени, выстроившиеся в ряд, казались более осязаемыми чем простые кимоно. Он обо что-то споткнулся, чуть не растянулся на полу, нагнулся и увидел перед собой четыре ступеньки, ведущие на возвышение, на котором виднелся силуэт стойки с развешанной на ней одеждой. Спичка обожгла пальцы, Виктор чертыхнулся и зажег еще одну.
Он ударился о первую ступеньку, тихо выругался, покачнулся и протянул руку к стойке. За вешалками, бросая ему вызов, вибрировал красновато-коричневый светлячок. Но каждый раз, когда Легри был готов вот-вот определить его точное местоположение, он исчезал. Неужели он стал жертвой иллюзии? Может, он, подобно детям, которых так легко одурачить, тоже пытался поймать солнечный зайчик? Но ведь эта оранжевая запятая была как две капли воды похожа на пламя свечи. Виктор подпрыгнул и обернулся: сначала тишину нарушил шорох, затем послышался хруст. Может, одна из теней переместилась в сторону? Он съежился и попятился, совершенно не ориентируясь в пространстве, будто глаза ему завязали повязкой.
Вдруг его что-то ударило под солнечное сплетение. Легри выронил вторую спичку и пошатнулся от удивления и боли. Жилет был влажный и липкий. Виктор ощупал бок, из груди торчала стрела. Он задыхался, сердце колотилось как бешеное. Он стал медленно заваливаться назад. За спиной послышались глухие звуки. Вот они стали приближаться: шаги. Над ним склонилось лицо. Виктор, ослепленный пламенем свечи, заставил себя посмотреть на персонажа, прятавшегося за вешалками.
Лицо улыбалось. Лицо Эмабля Курсона. Он держал в руке изогнутый предмет, затем осторожно положил его к ногам. Виктор сразу же опознал в нем лук.
– Не двигайтесь, господин Легри, в противном случае вы можете потерять слишком много крови.
Эмабль убедился, что стрела была на месте. Виктор закричал. Курсон тут же приложил к ране носовой платок.
– Прижмите, и как можно сильнее. Дышите ровно, нам с вами нужно еще поговорить. Как вы догадались, что это я?
Виктор напрягся, чтобы открыть рот, но жажда и боль были так сильны, что он не знал, сможет ли говорить. И все же ему удалось прошептать:
– Я вспомнил наш разговор в «Оловянном горшке». Вы сказали, что после сообщения о смерти Форестера вместе с другими поднялись к нему в номер… и добавили, что на нем был клетчатый костюм – пиджак и брюки. Ложь. С Форестера сняли брюки и туфли… и в ванной он лежал в одних кальсонах… Вечером слово «брюки» стало мигать у меня в голове красной лампочкой.
– Но я же мог просто ошибиться.
– Нет, вы солгали сознательно. Вы не поднимались вместе с остальными, и у меня тому есть подтверждения. Субъект в рабочих шароварах и фуражке, которому вы якобы приносили завтрак, – чистой воды вымысел.
– Вы полагаете, господин Легри? Я в этом не уверен. Я продумал все тщательно, но все равно совершил ошибку…
Виктор задыхался, его одолевало желание уснуть, потерять сознание, оказаться как можно дальше от этого кошмара. Голос Эмабля доносился до него как сквозь вату:
– Я несколько раз заходил в лавку Бискорне, торгующую перьями. Просто так, от нечего делать. Откуда мне было знать, что меня выдаст фуражка… Не вертитесь, господин Легри, потеря крови будет для вас роковой, достаточно выдернуть эту стрелу и…
Слащавый Эмабль Курсон надел на себя маску сострадания, тем более отвратительную от того, что глаза его источали ненависть, граничившую с радостью.
Виктор закрыл глаза. Перед его мысленным взором встали два размытых силуэта, усиленно жестикулировавшие, умолявшие не покидать их. Ради любви к Таша и Алисе он был обязан оставаться в сознании и противостоять соблазну впасть в летаргию.
– Чтобы прийти к столь блестящему выводу, вам понадобилось время, господин Легри! Я воспользовался предоставленной вами задержкой, и теперь она щедро оплачена. Очень трудно заподозрить в скромном официанте умелого убийцу.
– Кто вы в действительности?
– Призрак.
Виктор почувствовал, что силы его покидают, и прибег к известному мнемотехническому приему, позволяющему сохранить голову холодной: стал повторять таблицу умножения.
– Почему? – спросил он, выталкивая из себя воздух.
– Хотите до всего докопаться, да?
– Где мои друзья?
– Вопрос не по теме, господин Легри. Неужели вы не хотите, чтобы я продолжил свой рассказ? Убийство Форестера было импровизацией. Сначала я оставил фуражку на кровати, чтобы все подумали, будто она принадлежит какому-нибудь посетителю. Но потом передал улику лакею и сообщил ему, где собираюсь прятаться. Из всех доступных мне алиби это было лучшим. Я прекрасно понимал, что сей кретин проболтается и что флики явятся меня допрашивать, но даже не предполагал, что эта чертова фуражка выведет вас на мой след. Когда покушение на вас закончилось неудачей, я решил раствориться в толпе зевак, съехавшихся на Выставку, и стал продавцом прохладительных напитков. Это дало мне возможность передвигаться, не привлекая к себе внимания. Затем превратился в рикшу – работа грязная, но ведь, не принеся себя в жертву, в рай не попадешь. Между нами говоря, ваш партнер – сущий идиот, он ничуть меня не заподозрил, хотя я следовал за ним буквально по пятам. Вы доставили мне много хлопот, но я не таю на вас зла и даже, странным образом, сожалею, что вынужден вас убить.
– Где они… Кэндзи? Жозеф? Ихиро?
Виктор созерцал пламя свечи, будто охваченный какой-то эйфорией, хотя и чувствовал во всем теле дрожь и не мог сдвинуться с места. Происходившее с ним напоминало опьянение – вокруг все вращалось и не имело направлений, ему предстояло вот-вот прийти в себя, предварительно пролив свет на тайну, заключавшуюся в том, что вселенная состояла из острых зубов, впивавшихся в плоть людей и безжалостно их перемалывавших… Дважды два – четыре, четырежды четыре…
Не говоря ни слова, Курсон выпрямился и натянул лук.
Когда он уже был готов выпустить стрелу, за его спиной послышался рык.
Эмабль подпрыгнул как ужаленный. В дверном проеме стоял бык с огромными рогами.
– Попробуй догони меня, червяк ты этакий! – вскричал сиплый голос.
Бык стал улепетывать со всех ног, по виду вполне человеческих, обо что-то споткнулся и выбежал на Парижскую улицу. Затем помчался зигзагами, будто преследуемая слепнями лошадь, и несся так до тех пор, пока не обожгло легкие. Куда только она подевалась, его былая прыть! Сейчас он не пожалел бы ничего, чтобы вернуть силу и ловкость, присущие ему в сорокалетнем возрасте.