Но Эзебу было не до смеха. Он обходился без табака, без аперитива, без газет, без игры на скачках — и чах на глазах. До этой проклятой забастовки каждое воскресенье с утра он отправлялся в Лоншан, если скачки не переносили в Отей или в Круа де Берни. Он садился на поезд в толпе простолюдинов, конюхов, букмекеров и карманников. В пролетки, почтовые кареты, ландо и фиакры загружались совершенные джентльмены и истинные леди. Ему нравилась эта лихорадочная взвинченность и взбудораженность, он сравнивал ее с атмосферой в казино. Эзеб Турвиль редко выигрывал, но когда это случалось, он мог подарить Анаис какой-нибудь подарочек, чтобы больше привязать ее к себе. А какое удовольствие смотреть на парад жокеев и лошадей перед трибунами, чувствовать, как сердце трепещет в ожидании старта! Но теперь шиш с маслом. Он — приемыш, без единого су в кармане, его держат у себя из милости. Однако хитростью ему удалось сохранить в теплом местечке под подкладкой пальто 20 франков, остаток его последней выплаты. После его переезда к сестре он засунул поглубже гордость и тщеславие и наблюдал за жизнью бульвара через стекло из закрытого окна.
В этот день Эзеб Турвиль проснулся в дурном настроении. Он чувствовал настоятельную необходимость вдохнуть аромат большого города. Просто хоть ненадолго сбежать от этой гарпии, которая поджаривает его на медленном огне. В конце концов, чем он рискует? Сестрица будет нудно его отчитывать? Ну, потерпит, что делать. Пытаясь разлепить тяжелые ото сна веки, он вспомнил, что сегодня придет новая служанка — вот уже третья за полгода. Ну, значит, благоприятный момент для бегства настал!
Он поспешно оделся. Прислонившись ухом к дверному косяку, он услышал шум шагов, суету, приглушенные голоса. Консьерж тащил в коридор вещи, сестра водила служанку по комнатам и показывала объем работ.
— Вот ваша комната, — услышал он ее голос.
Эзеб Турвиль не смог сдержать смех. Так называемая комната представляла собой узкий проход, освещаемый окошком, выходящим на кухню, в котором стояла железная кровать с двумя плоскими матрасами, соломенным стулом и разломанным шкафом.
— Не будем терять времени, деточка, растапливайте печку, — холодно указала сестра. — Вам следует думать только о работе, а не о романах про розовую водичку и прочих глупостях! Чтение портит зрение, и потом бьется посуда!
Эзеб Турвиль воспользовался суматохой, незаметно открыл задвижку и проник в гостиную. Быстро перевернул вазу, схватил ключи и заодно спрятал в карман маленькую фарфоровую статуэтку. Он продаст ее старьевщику на улице Алигр.
«Честность, конечно, прежде всего, но исключение только подтверждает правило», — подумал он без тени угрызений совести.
— Идите посмотрите, где хранятся половые тряпки, метелки и швабра. И я категорически запрещаю вам открывать окна! А то недолго и насморк подхватить.
— Да, мадам.
В три бесшумных прыжка Эзеб добрался до входной двери.
— Чтобы накрыть на стол, вы будете надевать белый передник. Что это вы так вырядились! Шапочка — какое-то уродство, и платье вам тесновато, похоже! Я пойду проверю ваш чемодан.
— Хорошо, мадам.
Ура, свобода! Эзеб Турвиль, ликуя, проскользнул на лестницу, оставив дома сестрицу и ее рабыню.
Когда он добрался до площади Бастилии, то по-прежнему радовался, что удрал от своей тюремщицы. Она разбудила воспоминания об Анаис, и, естественно, первый же омнибус привез его именно к ней. Салон был полупустой, он заметил место в глубине, у окна. Уже собрался сесть, как вдруг омнибус тряхнуло и он уткнулся в могучую грудь полной дамы, которая тут же заверещала:
— Маньяк! Сатир! Ну надо же так!
— Извините, пожалуйста, — пробормотал он, поймав заговорщицкий взгляд одного из пассажиров.
Опустив голову, он дотащился на подгибающихся ногах к лестнице империала. Смутно ощутил чье-то присутствие рядом и уставился в окно на бульвар.
— Ваш билетик, пожалуйста!
Эзеб Турвиль подскочил. С огромным трудом он извлек монетку из-под подкладки редингота, извинился перед флегматичным кондуктором и попросил билет в одну сторону до станции Жавель.
Дорога через весь Париж заняла у него больше часа, за это время он тщетно пытался собрать мысли в кучу, но его жизненная ситуация казалась совершенно безвыходной. Он вышел неподалеку от улицы Гутенберга и устремился к зданию из стекла и бетона. Там был расположен центр телефонных служб. Человек, сидящий рядом с ним, обогнал его, посмотрел ему вслед и встал под навес остановки омнибуса.
Руководительницы узнали Эзеба, удивились, что его давно не было видно, и разрешили пройти в один из прямоугольных залов, где в середине сидели телефонные барышни.
Анаис, худенькая шатенка с невыразительным лицом, в алюминиевых наушниках, была занята тем, что втыкала штекер с двойным шнуром в гнездо, соответствующее одному из восьмидесяти абонентов, с которыми она работала (всего телефонная станция обслуживала шесть тысяч номеров). Затем она устанавливала связь с одним из надлежащих номеров — например, Ваграм или Опера, и затем нужно было следить за тем, чтобы отсоединиться. Операция занимала довольно много времени. Благодаря Анаис Эзеб узнал, почему телефонные номера составлены из пяти цифр. Например, в номере 134 — 28 единица была номером телефонной станции, а двадцать восемь — номером абонента, зарегистрированного в тридцать четвертой сотне. Эзеб оценил удобство и практичность этой системы. И он гордился, что такая умная женщина, как Анаис, обращает на него внимание.
Он коснулся ее плеча и снял с нее наушники.
— Ох, откуда ты явился? Я уж решила, что ты в Америку эмигрировал. Слушай, у меня нет времени болтать!
Она поправила на голове наушники. Он снова тронул ее за плечо.
— Мадам Дюпре сказала мне, что твоя соседка справа могла бы тебя заменить на некоторое время.
— Что? Я слышу только какое-то кудахтанье.
— Ну сними же эту штуку.
Она нехотя встала и прошла с ним в конец зала, где стояли руководительницы.
— Я не виноват, я же безработный, а кроме того, у меня неприятности, но я так скучаю по тебе, я был бы счастлив, если бы мы вновь начали общаться…
Она высокомерно задрала нос.
— Ну, мы здесь люди простые, забастовками не развлекаемся. Я зарабатываю десять франков в день, у меня сто пятьдесят восемь рабочих дней в год, это привилегированная позиция, даже если раз в неделю я должна пахать с семи утра до девяти вечера. Раз в две недели мне будут повышать зарплату на сто франков, до того момента, когда ежемесячно буду получать тысяча восемьсот франков, и меня ждет хорошая пенсия. А ты катишься вниз по наклонной, ты просто нуль!
— Да я выберусь из этой ямы, клянусь тебе, и мы сможем…
— Хватит! Я сыта по горло обещаниями! Хочется чего-то конкретного. Вот Эрве платежеспособен, у него есть перспективы…
Она повернулась к нему спиной и проследовала на свое место.