— Четыре года и семь месяцев, да хранит Господь его душу, — уточнила мадам Ноле, перекрестившись. — Его звали Флорестан. Если бы он был жив, ему было бы девять лет, он был бы здесь, между нашей младшенькой, Жозефиной, и его старшим братом, Аженором. Вы как раз на него сейчас смотрели. Так какова цель вашего визита?
— Я хочу выяснить, есть ли связь между убийством брата моего друга и смертью вашего сына?
— Да это смешно! Это был несчастный случай, трагично, конечно, но не более чем несчастный случай. Флорестан был у нас тем, что в простонародье называют «белая ворона», он был наглый, вздорный, бил тарелки. Мы с мужем хотели поместить его в закрытое заведение. Он доставлял мне одни лишь неприятности. Тяжелые роды, тогда как все остальные… Ах, мои крошки! — вздохнула она, поворачиваясь к фотографиям своих отпрысков. — Он был очень плаксивым младенцем. От него было больше суеты, чем от колонии блох. Вечно носился, не слушался, выскальзывал из рук, как мыло. Ох, я так разволновалась, но я согласна с вами поговорить, присаживайтесь, так нам будет удобнее.
Виктор покорно опустился в кресло, его собеседница села напротив.
— Так что случилось на втором этаже омнибуса?
— Он валял дурака, как обычно! Залез на перила и опрокинулся, нас с его отцом это нисколько не удивило, мы предчувствовали, что он плохо кончит. Если бы он выжил, попал бы на эшафот, мне это цыганка по руке предсказала.
— Ну он же не один ехал, я полагаю?
— Конечно нет, с ним была отправлена его няня, которая должна была за ним следить. Представляете, в какие расходы он нас вводил! Если его брату и сестрам достаточно было одного наставника, то ему требовалась отдельная няня! У него их сменилось шесть, пока мы не наняли в январе 1894 года эту девицу. Уж не знаю почему, но она умудрилась понравиться Флорестану. Ну или знаю: она отпускала поводья и позволяла ему творить все, что он пожелает!
— Ее имя?
— Оно впечатано у меня вот здесь, — процедила мадам Ноле, сверля пальцем висок. — Лина Дурути.
— Лина Дурути — странное имя.
— Ну да, она баскского происхождения, какая-то Богом забытая дыра в Наварре или Беарне. Я колебалась, брать ли ее, она казалась слишком молодой и не обладала нужными умениями, до этого она была медицинской сестрой или санитаркой в Бисетре, больнице для отбросов общества. Она призналась нам, что ей надоело возиться с больными. Но, добавила она, среди них было много детишек, поэтому она решила, что могла бы повозиться с нашим. Мой муж проглотил ее доводы и не поморщился, смазливая мордашка ему пришлась по нраву, что вы хотите — мужчина, — произнесла она так, словно ставила неизлечимый диагноз.
— И что с ней стало?
— Само собой, мы ее уволили. А какую работу мы могли ей предложить? И потом, если бы не ее нерадивость, наш сын был бы жив. Когда я думаю о том, что она в тот день повезла его гулять в Ботанический сад и даже нас не предупредила! — она повернулась к блондинчику, с иронией глядящему на нее из черного крепа.
— Гадкий озорник, ты разбил сердце своей мамочки, очень мило с вашей стороны, мсье, вся семья подтвердит, смерть Флорестана принесла мне три морщины на лбу и прядь седых волос, а я ведь была в расцвете лет!
Виктор некоторое время безуспешно сражался с креслом, которое засасывало его, но потом, ценой невероятных усилий, высвободился, почувствовав при этом ощутимую боль. «Надо бы сходить к доктору Рейно, у меня начинается ревматизм».
— Мадам, простите, что я злоупотребил вашим гостеприимством, видимо, действительно, присутствие в одном омнибусе вашего сына и молодого человека, убитого в Часовом тупике, было всего лишь совпадением.
— Очевидно лишь одно — обоих с интервалом в четыре года постигла одна и та же участь. Ах! Мы так мало значим в этом мире! Простите, мне нужно пойти подменить мужа в магазине. Вы рыбу любите?
— Есть люблю, а так нет.
— Жаль, у нас самый прекрасный выбор блесен и сачков для рыбы во всем Париже.
Она удовлетворенно хихикнула, когда он поцеловал ей руку.
Как только Виктор вновь оказался на улице, он с наслаждением вдохнул парижский воздух, пахнущий пылью, вытащил из кармана блокнот и записал: Лина Дурути. Бисетр.
Неужели ему с Жозефом придется копошиться в мрачных архивах психиатрической больницы, чтобы найти в каком-нибудь журнале имя санитарки баскского происхождения? Он вышел на набережную Лувра.
Ощущение дежа вю заставило его притормозить у антикварного магазина, где в витрине был выставлен бюст Генриха IV. Пришла на ум песенка, которую он слышал в детстве:
Жил-был Анри IV,
Он славный был король,
Любил вино до черта,
Но трезв бывал порой.
Король-беарнец… Виктор выхватил блокнот и судорожно перелистал его в поисках списка пассажиров омнибуса. Вот, написано черным по белому. Дурути Лина, няня.
Потом он подумал: Шарлина, Лина, звучит похоже, не одна ли и та же эта женщина?
Попробовал разобраться в воспоминаниях.
«С какого времени Шарлина в театре? Этот несчастный случай произошол в апреле 1885 года. Жизнь за четыре года может сильно измениться. Нужно вернуться и расспросить пылкого любовника. У меня полно времени, я успею заехать в “Комеди-Франсез” и поговорить с Арно Шераком».
Благодаря пропуску, выписанному Огюстеном Вальми, Виктор легко прошел в здание «Комеди-Франсез», где ему сказали, что Арно Шерак сейчас или в гримерке, или в фойе. Он поднялся по громадной, величественной лестнице. Каждый этаж носил имя какого-нибудь прославленного в веках актера — Тальма, Рашель. Лестничные клетки были украшены бюстами знаменитых исполнителей, а галерея была посвящена жизни и творчеству драматургов: Бомарше, Альфреда де Мюссе, Жорж Санд. «Надо же, Скриб [56] при жизни пользовался бешеной популярностью, а беднягу Нерваля [57] публика освистывала», — подумал Виктор, заходя в главное фойе. Здесь напротив друг друга стояли два огромных камина. Вдоль стен были расставлены двенадцать бюстов, представляющих Мольера, Корнеля, Вольтера и других великих драматургов, а между ними на стенах висели двенадцать овальных гравюр по голубому камню на золотом фоне, представлявших знаменитые сцены из классического репертуара. Виктор осмотрел их, но не слишком задерживался, поскольку Арно Шерака в поле зрения не было. Вновь выйдя на лестницу, он попросил пробегающего мимо молодого человека показать ему, где фойе для артистов.
— Увы, мсье, вход в это фойе закрыт для непосвященных.
Пришлось спуститься, побродить внизу, заблудиться в лабиринте коридоров — лишь тогда удалось обнаружить комнатку, где Арно Шерак заканчивал накладывать грим перед представлением «Фру-Фру».