И вот однажды январским туманным утром перед Бодрю Дезире распахнулись двери тюрьмы.
Сначала Бодрю выглядел озадаченным. Он шел, как человек, который не знает, чем себя занять. Он миновал улицу Санте, потом улицу Сен-Жак. Дойдя до лавки старьевщика, он снял пиджак и жилет, продал жилет за несколько су, надел пиджак и зашагал дальше.
Он перешел через Сену. Около Шатле его догнал омнибус. Он хотел сесть в него, но свободных мест не было. Контролер посоветовал ему взять талон. Бодрю вошел в зал ожидания.
Ганимар тут же подозвал своих людей и, не спуская глаз с зала ожидания, торопливо распорядился:
– Остановите автомобиль… нет, лучше два. Я последую за ним с кем-то из вас.
Инспекторы остановили машины, однако Бодрю все не появлялся. Ганимар зашел в зал ожидания. Никого.
– Какой же я идиот! – прошептал полицейский. – Я забыл о втором выходе.
Действительно, внутренний коридор соединял этот зал ожидания с залом ожидания на улице Сен-Мартен. Ганимар бросился бежать. Он успел вовремя и заметил Бодрю на империале омнибуса, следовавшего по маршруту «Батиньоль – Ботанический сад». Омнибус поворачивал на улицу Риволи. Ганимар догнал его, но при этом потерял своих инспекторов. Теперь ему приходилось продолжать преследование в одиночку.
Разгневанный главный инспектор был готов схватить Бодрю за шиворот без всяких формальностей. Разве этот так называемый полоумный, прибегнув к хитрости, не разлучил его с полицейскими агентами?
Ганимар посмотрел на Бодрю, который дремал на скамье. Голова его покачивалась из стороны в сторону, рот был приоткрыт, что придавало лицу глупое выражение. Нет, он не был противником, способным обвести старого Ганимара вокруг пальца! Ему просто помог случай, вот и все.
На перекрестке Галери-Лафайет Бодрю вышел из омнибуса и сел в трамвай, идущий к Мюэт. Трамвай ехал по бульвару Осман, затем по авеню Виктора Гюго. Бодрю сошел только на остановке Мюэт и беззаботно углубился в Булонский лес.
Он бродил по аллеям, возвращался назад и снова шел вперед. Что он искал? Была ли у него какая-то цель?
После часа прогулки Бодрю, казалось, чуть не падал с ног от усталости. Увидев скамью, он сел. Место недалеко от Отея, на берегу небольшого озера, окруженного деревьями, было безлюдным. Сгоравший от нетерпения Ганимар решил вступить с преследуемым в разговор.
Он подошел, сел рядом с Бодрю и, закурив сигарету, принялся концом трости чертить на земле круги, а потом сказал:
– Не слишком-то жарко.
Ответом ему было молчание. И вдруг это молчание разорвал смех. Радостный, счастливый смех – смех человека, которому вдруг стало безумно весело и он не смог сдержаться. Ганимар явственно почувствовал, как его волосы встали дыбом. Смех, этот адский смех, который он так хорошо знал!
Ганимар резко схватил Бодрю за отвороты пиджака и стал пристально, жадно, еще внимательнее, чем в зале судебных заседаний, вглядываться в него. Нет, это был не тот человек, которого он видел. Вернее, тот, но одновременно другой, подлинный.
Словно силой воли он сбросил маску дряхлости, вызвал к жизни плоть под увядшей кожей, вновь обрел сверкающие глаза и возродил прежние губы, уничтожив оскал, уродовавший их. Это были глаза другого, губы другого… Но главное, пронзительное, живое, насмешливое, одухотворенное, такое светлое, такое молодое выражение!
– Арсен Люпен, Арсен Люпен… – пробормотал главный инспектор.
И вдруг, охваченный яростью, схватил Люпена за горло и попытался повалить его на землю. Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар еще обладал незаурядной силой. Казалось, его противник в незавидном положении. И если Ганимару удастся взять Люпена, какой это будет удачей!
Борьба длилась недолго. Арсен Люпен едва сопротивлялся, но вдруг ударил Ганимара настолько сильно, что тот ослабил хватку. Правая рука его стала какой-то тяжелой и безжизненно повисла.
– Если бы на набережной Орфевр учили приемам джиу-джитсу, – заявил Люпен, – то вы знали бы, что по-японски этот прием называется уди-си-ги. – И холодно добавил: – Еще секунда, и я сломал бы вам руку. Впрочем, вы получили бы то, что заслужили. Как вы, старый друг, которого я уважаю, перед которым открылся, как вы могли злоупотребить моим доверием? Это плохо… Ну, что там у вас?
Ганимар молчал. Побег, за который он считал себя ответственным, – разве не он ввел в заблуждение суд своим сенсационным заявлением? – этот побег стал постыдном клеймом на его карьере. Слеза скатилась по щеке к седым усам.
– Ох, Ганимар, не расстраивайтесь! Если бы вы не заговорили, я сделал бы так, чтобы заговорил кто-нибудь другой. Послушайте, разве я мог допустить, чтобы Дезире Бодрю вынесли приговор?
– Значит, – прошептал Ганимар, – значит, это вы были там? И здесь… это тоже вы!
– Я, всегда я, только я.
– Разве такое возможно?
– Для этого не надо хватать звезд с неба. Достаточно, как сказал славный председатель суда, готовиться в течение лет десяти-двенадцати, чтобы уметь противостоять любым случайностям.
– Но ваше лицо, ваши глаза…
– Поймите же, если я работал восемнадцать месяцев в больнице Святого Людовика у доктора Альтье, то вовсе не ради любви к искусству. Я полагал, что тот, кто в один прекрасный день удостоится чести называть себя Арсеном Люпеном, не должен подчиняться обычным законам внешности и идентичности. Внешность? Да ее изменяют по собственному усмотрению! Подкожная инъекция парафина приподнимает кожу до нужного уровня. Пирогаллол превращает вас в могиканина. Сок большого чистотела самым действенным образом украшает всевозможными лишаями и язвами. Одно химическое вещество действует на рост волос и бороды, другое изменяет голос. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере номер двадцать четыре, упражнения, которые я делал тысячу раз, чтобы мой рот искажался в оскале, голова клонилась вниз, а спина горбилась. Наконец, пять капель атропина, чтобы сделать взгляд блуждающим, и делу конец!
– Я не понимаю, как надзиратели…
– Изменения происходили постепенно. Они не могли их заметить.
– Но Дезире Бодрю?
– Дезире Бодрю существует. Это невиновный бедолага, которого я встретил в прошлом году. Он действительно немного похож на меня. Предвидя, что меня могут арестовать в любой момент, я поместил его в надежное место и сразу же принялся подмечать различия, чтобы сгладить их у себя, насколько это возможно. Мои друзья устроили так, что он провел ночь в камере предварительного заключения при префектуре и вышел оттуда примерно в то же время, что и я. Надо было, чтобы наше сходство все заметили. Обратите внимание, я хотел, чтобы вы легко обнаружили его следы, иначе правосудие задумалось бы над вопросом: а кем же был он? Представив правосудию этого столь примечательного Бодрю, я знал, что оно непременно – понимаете, непременно! – набросится на него. Причем, несмотря на непреодолимые трудности подмены, правосудие предпочтет поверить в нее, но уж никак не распишется в своем бессилии.