– Превосходно! Первостатейно! Я могу только снять шляпу. Но одного я не понимаю: как вы сели на поезд в Гавре? Как вы сбежали с «Ласточки»?
– Я не сбегал.
– Но…
– Вы дали приказ капитану прибыть в Саутгемптон в час ночи. Меня высадили в полночь. Поэтому я смог сесть на пакетбот в сторону Гавра.
– Капитан предал меня? Это невозможно!
– Он вас не предавал.
– Что же тогда случилось?
– Его часы.
– Его часы?
– Да, я перевел его часы на час вперед.
– Как?
– Как переводят часы – поворотом заводного механизма. Мы разговаривали, сидя рядом, я рассказывал истории, которые были ему интересны… Клянусь, он ничего не заметил!
– Браво, браво, отличная шутка, согласен. Но настенные часы…
– С настенными часами было сложнее, потому что ноги у меня были связаны, но стороживший меня матрос в отсутствие капитана захотел перевести стрелки.
– Он? Не может быть! Он согласился?
– O, он не понимал значения своего поступка. Я сказал, что мне нужно во что бы то ни стало сесть на первый поезд, идущий в Лондон, и… он дал себя убедить.
– При помощи…
– При помощи одного маленького подарка… который этот добрый человек честно хочет вам передать.
– Какого подарка?
– Да сущий пустяк.
– И все же?
– Голубого бриллианта.
– Голубого бриллианта?!
– Да, фальшивого, того самого, которым вы заменили бриллиант графини, а она передала мне…
Взрыв смеха – бешеный, внезапный. Люпен хохотал так, что слезы текли из глаз.
– Боже, какой кошмар! Мой фальшивый бриллиант перешел к матросу… И часы капитана… И стрелки часов…
Еще никогда Шолмс не ощущал так остро борьбу, которая шла между ним и Люпеном. Наделенный необычайным инстинктом, он угадывал под этой чрезмерной веселостью мощную концентрацию мыслей, сосредоточение всех способностей.
Люпен постепенно приближался. Англичанин отступил и рассеянно сунул руку в жилетный карман.
– Три часа, господин Люпен.
– Уже три часа? Какая досада! Мы так веселились!
– Я жду ответа.
– Моего ответа? Бог мой! Какой же вы требовательный! Так, значит, это конец партии, которую мы играем? И в качестве ставки – моя свобода?
– Или голубой бриллиант.
– Хорошо, вы первый. Что вы делаете?!
– У меня король, – ответил Шолмс и выстрелил.
– А у меня – блек-джек, – заявил Арсен, делая выпад в сторону англичанина.
Шолмс выстрелил в воздух, чтобы позвать Ганимара, помощь которого показалась ему необходимой. Но удар Арсена Люпена пришелся англичанину прямо в живот, он побледнел и пошатнулся. Одним прыжком Люпен оказался у камина. Мраморная плита уже открывалась, но… слишком поздно! Дверь распахнулась.
– Сдавайтесь! Иначе…
Вероятно, Ганимар находился ближе, чем думал Люпен. А сейчас и вовсе был рядом, с револьвером, наставленным на него. А позади Ганимара толпились десять-двадцать человек, крепкие решительные парни, которые убили бы его, как собаку, при малейших признаках сопротивления.
– Уберите оружие, я сдаюсь.
И он сложил руки на груди.
Все остолбенели. В пустой комнате эти слова отдались эхом. «Я сдаюсь!» Невероятно! От Арсена Люпена ожидали, что он внезапно исчезнет, что стена перед ним разверзнется и укроет его от нападающих. А он сдавался!
Ганимар вышел вперед и, чрезвычайно взволнованный, со всей серьезностью, приличествующей этому событию, протянул руку к своему противнику и с бесконечной радостью произнес:
– Арестовываю вас, Арсен Люпен!
– Бррр, – вздрогнул Люпен, – вы меня впечатлили, старина Ганимар. Какая скорбная физиономия! Можно подумать, что вы произносите речь на могиле своего друга. Ну же, не делайте похоронного лица.
– Я вас арестовываю.
– И это вас так потрясло? Именем закона, чьим верным слугой он является, Ганимар, главный инспектор, арестовывает злодея Люпена. Исторический момент, всю важность которого вы осознаете… Такое событие случается уже второй раз. Браво, Ганимар, вы далеко пойдете по карьерной лестнице!
И он протянул руки, чтобы на него надели наручники…
Это событие произошло довольно торжественно. Полицейские, несмотря на свою обычную грубость и ожесточенность против Люпена, действовали сдержанно, удивляясь, что им было позволено дотронуться до этой неприкосновенной персоны.
– Бедняга Люпен, – вздохнул Арсен Люпен, – что сказали бы твои друзья из аристократического предместья, если бы увидели, как тебя унижают?
Он напряг мускулы, разводя запястья. На его лбу вздулись вены. Звенья цепи впились в кожу.
– Пошло, – сказал он.
Разорванная цепь упала.
– Господа, дайте другую цепь, эта никуда не годится.
На него надели две.
– Отлично! Вам больше не придется беспокоиться. – И пересчитал полицейских. – Сколько вас, друзья мои? Двадцать пять? Тридцать? Многовато… Что ж, делать нечего. Вот если бы вас было только пятнадцать…
Арсен Люпен был великим актером. Он играл роль инстинктивно и с воодушевлением, дерзко и непринужденно. Шолмс смотрел на происходящее, оценивая все нюансы, как смотрят хороший спектакль. Складывалось странное впечатление, что между тридцатью людьми, за спинами которых стоял весь великолепный аппарат правосудия, и этим человеком, безоружным и закованным в цепи, борьба велась на равных.
– Ну, мэтр, – обратился к нему арестованный, – вот это ваша работа. Благодаря вам Люпен будет гнить на влажной соломе в тюремной камере. Признайтесь, ведь ваша совесть не совсем спокойна и вас гложут сомнения?
Сам того не желая, англичанин пожал плечами, словно желая сказать: «Все зависело от вас…»
– Никогда! Никогда! – воскликнул Люпен. – Отдать вам голубой бриллиант? Ну нет! Он слишком дорого мне обошелся. Я им дорожу. Во время первого визита, который я буду иметь честь нанести вам в Лондоне, – думаю, в следующем месяце – я расскажу вам о причинах… А вы будете в Лондоне в будущем месяце? Или вы предпочитаете Вену? Санкт-Петербург?
Вверху вдруг зазвенел звонок. Арсен Люпен подскочил. Это была не тревожная сигнализация, а звонок телефона, провода которого доходили до кабинета и заканчивались между двумя окнами. Аппарат не был убран.
Телефон! Кто попадется в ловушку, расставленную нелепым случаем? Люпен яростно шагнул к аппарату, как будто хотел разбить его на части и тем самым заглушить таинственный голос, просивший его к телефону. Но Ганимар уже снял трубку и наклонился к телефону.