Филипп подсунул под стягивавший ему руки ремень кусок мяса и устроил для себя и для Селии уютное местечко из медвежьих шкур для отдыха. Ночь спустилась окончательно, так что теперь он только смутно различал в темноте фигуру Блэка, прислонившегося к сугробу. Револьвер находился наготове рядом с ним.
В этой темноте он нежно прижал к себе Селию. Она лежала усталая, положив ему голову на грудь и обвив его шею руками. Но и тут он не отрывал глаз от Блэка и старался вслушаться в малейший звук, который мог бы до него долететь, вблизи или издалека. Собаки тяжело дышали от усталости. Зажглись на небе первые звезды. Медленно раздвинулась завеса темноты, и из мрака встал в своем холодном, блистающем великолепии белый полярный мир. Были видны оба берега реки. Если бы к ним приближался человек, то Филипп увидел бы его за двести шагов.
Немного погодя Филипп заметил, что голова Блэка склонилась на грудь и дыхание его стало реже и глубже. И он решил, что его пленник заснул. Прикорнувшая у него на груди Селия тоже задремала. Только он один не спал – оставался на страже. Распростершиеся на снегу собаки точно умерли. В продолжение целого часа Блэк не шелохнулся ни одного раза, и ничего подозрительного не донеслось до Филиппа и извне. А ночь становилась все светлее и светлее от прозрачного сияния мириадов ярких звезд. Филипп взял в руку револьвер и крепко зажал его рукоятку в кулаке. Звездный свет заиграл на его дуле, и в случае, если бы Блэк проснулся, он не мог бы этого не заметить.
А затем Филипп почувствовал, как стали смыкаться его веки. Он стал бороться с одолевавшей его дремотой и напрягал все силы, чтобы не заснуть. Глаза его слипались, и требовалось много энергии, чтобы не дать им закрыться совсем. Целых два часа он так боролся с собой и… наконец не выдержал и заснул. И все время его подсознание настойчиво кричало ему, чтобы он проснулся и больше уже не спал.
И пока он так боролся с этим таинственным, кричавшим внутри его голосом, Блэк вдруг поднял голову, огляделся по сторонам и тихонько подозвал к себе ближайшую собаку.
– Ешь!.. – шепнул он ей и указал глазами на мясо.
Собака стала вытаскивать из-под ремня мясо и вместе с мясом стала грызть и сам ремень.
Наконец глаза Филиппа открылись, и он, еще плохо видя спросонок, уставился на то место, где должен был находиться Блэк. Первым его ощущением было большое облегчение, что он наконец проснулся. Звезды сияли еще ярче. Ночь была тиха. И там, в двенадцати шагах от Филиппа, по-прежнему возвышался снежный сугроб.
Но где же Блэк?
Сердце у Филиппа забилось.
Блэка не было. Он скрылся бесследно.
Бегство Блэка так поразило Филиппа, что, не подумав даже о Селии, он встал на колени. Тотчас же пробудилась и девушка. Он подхватил ее и крепко прижал к себе. Она увидела блестевшее перед ней дуло револьвера и в следующий момент перевела взгляд на опустевшее место, на котором до этого находился Блэк. Светила ущербная луна. Филипп быстро огляделся вокруг. Блэк исчез бесследно. Затем он увидел ружье и глубоко, с облегчением вздохнул. По какой-то непонятной причине Блэк не захватил его с собой, и об этой причине Филипп догадался не сразу. По всей вероятности, Блэк бежал именно в ту самую минуту, когда Филипп ворочался, прилагая невероятные усилия, чтобы проснуться. У него не оставалось времени ни на что другое, как возможно скорее убежать в более темное пространство, и уже некогда было думать об оружии, которое к тому же лежало рядом с Селией на снегу. Очевидно, Блэк предполагал, что Филипп находился только в полусонном состоянии, и заметил на его коленях большой, блестевший в лунном свете револьвер.
Оставив Селию закутанной в ее меха, Филипп встал на ноги, тихонько подкрался к сугробу, около которого помещался его пленник, и стал приглядываться к следам. В это время к нему подошла Селия, держа винтовку наготове. Она широко открыла глаза и вопросительно, с испугом смотрела то на Филиппа, то на красноречивые следы на снегу. Он был рад, что она не могла задавать ему вопросов, на которые ему пришлось бы отвечать. Затем он сунул револьвер в кобуру и взял у нее винтовку. При тех крайних обстоятельствах, которых теперь нужно было опасаться, ружье могло оказаться более полезным, чем револьвер. А что чего-то надо было опасаться, он был твердо убежден. Его только удивляло, почему Блэк именно сбежал, хотя имел возможность убить его. Он откровенно признался в этом Селии, но и на этот раз остался доволен, что она его не поняла.
– Все дело было в револьвере, – сказал он. – Он подумал, что я только закрыл глаза, а не сплю. Но если бы револьвер как-нибудь сполз у меня с колен, тогда – пиши пропало!
Он попытался улыбнуться, но это у него не вышло. У него не выходило из головы, что каждую секунду из этой серой, освещенной луной дымки или из вот этих самых теней, которые сгустились вдоль берега, можно было ожидать конца.
Если он сначала и надеялся скрыть от нее весь ужас положения, то теперь, усаживая ее на сани, отлично понимал, что это ему не удалось. Он увидел это по ее глазам. Она сама догадалась обо всем и, когда он наклонился над ней, вдруг обняла его за шею, и он услышал ее рыдания, которые она и не пыталась скрыть. Затем они поцеловались, и он бросился от нее к собакам.
Псы уже проснулись и, услышав его команду, угрюмо стали потягиваться, разминать свои уставшие израненные лапы и занимать места в упряжке. Как только сани тронулись в путь, Филипп стал размахивать над их спинами плетью, и они постепенно вошли в дело и разошлись. Прямо перед ними разворачивалась белая равнина Медной реки, и скоро собаки неслись по ней уже так быстро, точно бежали к себе домой. Филипп бежал рядом с ними, подсчитывая в кармане патроны, и молил судьбу, чтобы рассвет наступил раньше, чем на него успеют напасть эскимосы. Перед ним стояла только одна задача – не ударить лицом в грязь в последней борьбе за Селию, и он желал рассвета, чтобы выполнить все как можно лучше. В его распоряжении было тридцать патронов, и он будет расходовать их, пока не доберется наконец до жилища Армина, а там уж все остальное пусть решает сама судьба!
Но впереди оставались еще целые часы свинцово-серой ночи. Филипп подгонял собак, называя их теми именами, которыми их звал и Блэк, и время от времени пускал в дело длинный кнут, посвистывавший над их спинами. Лед на Медной реке был тверд и гладок. То и дело они попадали на целые пространства его, совершенно лишенные снега, и тогда Филипп садился на сани и ехал рядом с Селией, все время оглядываясь назад в белесоватую тайну ночи, из которой они каждую секунду стремились все вперед и вперед. Было так тихо, что звук от собачьих лап раздавался по льду, как щелканье маленьких кастаньет. Слышно было также, как они тяжело дышали. Полозья из китовой кости на санях потрескивали, точно протестовали против того, что на них ехали не по снегу, а по льду. Кроме этих звуков, никаких других Филипп больше не слышал, за исключением только своего же собственного дыхания и биения собственного сердца. Миля за милей Медная река уходила назад и оставалась за ними. Исчезли последнее дерево и последние кусты, и на востоке, севере и западе не было видно конца этой беспредельной пустоте великой полярной равнины. Воспоминание об этой ночи казалось потом Филиппу кошмарным сном всю его жизнь. Он долго еще помнил, как, оглянувшись назад, вдруг увидел красный серп заходившей ущербной луны, как наступила затем непроглядная тьма и как он нетерпеливо стал подгонять собак, часто сам впрягаясь в их упряжь, чтобы им помочь, и присоединяясь иногда к Селии, чтобы лишний раз ее обнять и уверить ее еще и еще раз, что все идет как нельзя лучше.