Впереди текла река, а для него она была душой и целью жизни. Это была река Маретты, ее река и его, и оба они сейчас будут на ней. А там Маретта расскажет ему все о Кедсти. Он был убежден в этом. Она сообщит ему обо всем, что произошло, пока он спал. Его вера в нее была безгранична.
Молния осветила то место в тополиных зарослях, где несколько недель тому назад О’Коннор впервые увидал Маретту. Путь к реке шел именно через эти места, и теперь Кент мог бы дойти до нее наперерез с закрытыми глазами, несмотря на темноту. Он бережно обнял Маретту за талию, так что, прижавшись к нему, она находила у него надежную защиту от ветра и дождя. Затем кустарник ударил им по глазам, и они остановились на минуту, чтобы выждать, когда снова вспыхнет молния. Но Кент не так уж тосковал по ней. Ему хотелось использовать темноту. Он еще крепче прижал к себе девушку, и в этом кипевшем темном котле, под целым потоком дождя, под ударами грома она, в свою очередь, прижалась к его груди; трепет ее тела передался ему, и оба они стояли не двигаясь с места и все чего-то ожидали и прислушивались. Ее хрупкость и беспомощность, ее тоненькая талия, которую он обхватывал своей могучей рукой, наполнили его каким-то ликованием. Теперь уже он больше не думал о ней как о выдающемся, храбром существе, которое так смело потрясало своим револьвером перед глазами трех полицейских в казарме. Теперь уже она больше не была для него таинственным, мужественным, неустрашимым человеком, который чуть не целый час держал его в страхе, когда они были в комнате у Кедсти. Теперь это было слабое, цеплявшееся за него создание, пугливое и вполне от него зависевшее.
Во всем этом хаосе в природе что-то говорило ему, что нервы ее уже совершенно сдали, что без него она растерялась бы совсем и разрыдалась бы от страха. И он был этому рад! Он стал крепче поддерживать ее; он еще ниже наклонился над ней, пока наконец его лицо не коснулось ее мокрых волос, выбившихся из-под берета. А затем молния снова осветила всю вселенную, и он увидел перед собой тропинку, которая вела к реке.
Даже в темноте было нетрудно нащупывать ее ногами, так как по ней кто-то раньше проехал на телеге и оставил после себя колеи. Над их головами с шумом трепетали вершины тополей. Под их ногами дорожка в некоторых местах превращалась в целое озеро или в шумно сбегавшие вниз ручьи. В глубоком мраке они наткнулись на одну из таких луж, и, несмотря на то, что за плечами у Кента был уже тяжелый ранец и висело ружье, он тотчас же остановился, взял Маретту на руки и перенес ее на твердое место. Для этого он не просил у нее позволения. И Маретта спокойно пролежала у него на руках две минуты, пока он ее нес, и в эти сладкие мгновения его лицо касалось ее мокрой от дождя щеки.
Чудом всего этого путешествия было то, что ни один из них не говорил. Это молчание между ними было для Кента настолько приятным, что он боялся его нарушить. В этом молчании, вполне понятном и естественном при таком реве непогоды, было для него что-то такое, что все больше и теснее сближало их, и малейшее слово, как казалось ему, могло бы тотчас же нарушить неописуемо волшебную красоту того, что с ними теперь происходило. Когда он снова поставил Маретту на ноги, то ее рука случайно упала на его руки, их пальцы на один момент сомкнулись в легкое рукопожатие, и это для него значило более, чем целые тысячи благодарственных слов.
Целые четверть мили прошли они по тополиной заросли, пока наконец не вышли к опушке соснового и кедрового леса, и скоро он принял их в свои объятия. Здесь уже не дул на них ветер, но темнота была еще более непроницаемой, чем раньше. Кент заметил, что гром и молния удалялись к востоку, и теперь только случайные вспышки освещали дорогу. Дождь уже не хлестал так отчаянно. Они могли слышать над собой ропот верхушек сосен и кедров и шлепанье своих сапог по грязи и лужам. Был один момент, когда стало совсем тихо и сосны перестали шуметь. Тогда Кент глубоко вздохнул, перевел дух и весело спросил:
– Вы промокли, Серая Гусочка?
– Только снаружи, дорогой Бобр. Мне сухо под моими перьями.
В ее голосе звучала полужалобная, полувеселая нотка. Так не могла бы говорить женщина, только что убившая человека. Ее руки цеплялись за его непромокаемое пальто даже теперь, когда они стояли вместе, близко один от другого, точно она боялась, как бы что-нибудь предательски не разъединило их. Кент порылся у себя под плащом, достал из внутреннего кармана сухой носовой платок, нашел в темноте лицо Маретты и ласково, по-отечески вытер его досуха. Так он поступил бы с плакавшим ребенком. Затем он взял ее за талию, и они пошли дальше.
От опушки леса до затона в реке было около полумили, и раз десять на этом пространстве Кент брал девушку на руки и переносил ее через лужи, вода в которых в иных случаях поднималась чуть не до краев его голенищ. Молния больше уже не освещала им дорогу. Дождь все еще лил как из ведра, но ветер вместе со штормом ушел уже к востоку. Лес примыкал к самому затону, которого за темнотой совершенно не было видно. Теперь уже Маретта вела Кента, хотя он и шел впереди нее, крепко держа ее за руку. Если Фингерс не изменил места, о котором говорил ей, то плот должен был находиться где-нибудь в пятидесяти или в сорока шагах от них. Это должна была быть небольшая совершенно плоскодонная лодка, всего только на двух человек, с маленьким домиком, выстроенным на ней в виде шалаша. Она должна была находиться где-то у самого берега, в кустах, на привязи. Маретта рассказала Кенту все сообщенные ей Фингерсом подробности еще раньше, по пути, и он скоро наткнулся коленом на что-то тугое, что оказалось веревкой.
Оставив Маретту у дерева, к которому плот был привязан, Кент вскочил на борт, нащупал дверь домика и, отворив ее, пролез внутрь. Маленькая комнатка была не более полутора аршин в вышину, и ему пришлось стать в ней на колени, чтобы иметь возможность расстегнуть непромокаемое пальто и достать из кармана тужурки коробку спичек. Оказалось, что в домике было совершенно сухо.
При первой вспышке спички обнаружилась вся внутренность каютки. Это было маленькое помещеньице, чуть-чуть больше, чем ящик из-под мыла. Около шести футов в длину, два с половиной в ширину, а потолок был так низок, что, даже стоя на коленях, Кент упирался в него головой. Спичка догорела, и он зажег другую. На этот раз он увидел свечку, которая была вставлена в расщепленную березовую лучину, торчавшую из стены. Он подполз к ней и зажег ее. Он огляделся вокруг себя и на этот раз благословил Фингерса. Все было приготовлено для далекого путешествия. Две узкие койки были устроены у противоположной стены и так низко одна над другой, что Кент усмехнулся при одной только мысли о том, что ему придется пролезать на одну из них. На них были постланы матрасики. Тут же под рукой стояла печечка, а около нее была сложена охапка мелко изрубленных сухих дров. Все это показалось Кенту маленьким детским игрушечным домиком. Картину дополнял низенький стол, на котором лежало множество пакетов.
Кент сбросил с себя ранец и вернулся за Мареттой. Она услышала, как он шлепал по воде, протянула к нему в темноте руки и наткнулась на него. Он поднял ее на руки, пронес по целому морю воды, плескавшемуся у него под ногами, и со смехом положил ее на край плота у самой дверцы. Это был тихий радостный смех. Желтый свет от свечи упал на их лица. Кент едва мог различать подробности, но видел, что глаза ее сияли.