Эндрю на упрек никак не отреагировал, а только учтиво поинтересовался:
— Не желаете ли еще кофе?
Блейк всегда поступал так с опасными людьми: позволял им выступить вперед, раскрыться, решить, что они одерживают верх. А сам следил, чтобы не дать вовлечь себя в провокационную игру. Он их оценивал, но никогда не переоценивал. Жизнь научила его, что нет слабых противников, и тот, кто считает себя сильнее, зачастую в итоге проигрывает.
— А посему, — говорила мадам Берлинер, — я думаю, вам надо ее заменить, она недостаточно любезна…
Наливая мадам Берлинер кофе, Блейк рассматривал кольцо: оно было строгое, изящное, сверкающее и не шло той, которая теперь его носила. Женщина знаком показала, что кофе и пирожных ей достаточно. Съев одно, она продолжала:
— Возвращаясь к вашей горничной. Хочу вас предупредить, чтобы вы были начеку. Теперь у нее голова идет кругом, ей не до работы. И так все трудней найти хорошую прислугу, а тут еще эта вульгарная история про якобы безумную любовь. И никакой адвокат не поможет, на адвоката нужны средства! А там и дети пойдут, а значит, социальные пособия! Вот на что идут наши налоги. Денежки-то они считать умеют!
Блейк встретился взглядом с мадам Бовилье. Угадав намерения Эндрю и не высказанную вслух просьбу позволить ему то, что он задумал, она дала свое согласие едва заметным кивком.
Блейк осторожно поставил на стол кофейник и посмотрел на мадам Берлинер так пристально, что та не могла не отреагировать.
— Почему вы на меня так смотрите?
— Потому что нечасто доводится видеть такую…
— Ну, ну, говорите.
— Кем вы себя возомнили? — спросил Блейк на удивление спокойным голосом.
— Что?
— Вы не понимаете по-французски?
Мадам Берлинер бросила безумный взгляд на хозяйку дома, которая продолжала пить кофе как ни в чем не бывало.
— Не знаю, как в вашей стране, мой друг, — сказала женщина, наморщив нос, — но во Франции слуги…
— Я не являюсь вашим другом. Я слышу в ваших словах ненависть и осуждение и задаюсь вопросом, кто вы такая, что все это себе позволяете. Может, таким способом вы пытаетесь набить себе цену? У вас по любому поводу есть мнение, и оно всегда негативное. Вы беспощадны ко всем. Вы способны что-нибудь защищать, отстаивать, кроме своего тщеславия и высокомерия? Любовь для таких людей, как вы, — это сладкие бредни, доброжелательность — доказательство слабости, а говорить о простых вещах — значит быть недостаточно культурным.
— Это возмутительно! Со мной еще никто никогда не говорил в таком тоне!
— В этом-то ваша беда. Несколько хороших уроков открыли бы вам глаза и вправили мозги.
— Что, простите? Натали, да скажите же что-нибудь! Мадам Бовилье сделала сочувственное лицо:
— Когда он входит в раж, я предпочитаю молчать. Я его боюсь…
Блейк наклонился к мадам Берлинер — та отпрянула. Блейк склонялся все больше, что вынудило гостью вжаться спиной в диванные подушки.
— Ну, и где ваше едкое словцо? Где ваши убийственные замечания? Категоричные суждения? Помог вам ваш цинизм? Обычно вы выходите сухой из воды потому, что никто не решается вам ответить. Но это не означает, что никто не думает над ответом… Даже слуги могут насыпать соли на рану. В глубине души мне вас жалко, потому что жизнь у вас, наверное, такая же, как вы сама, — безрадостная, бессмысленная, полная горечи. Вы тратите время на то, чтобы разрушать, шельмовать, чернить все то, что недоступно вашему разумению. Видели бы вы эту «горничную» и этого «мелкого заводского служащего» — они прекрасны! Они обладают таким богатством, какого вам вовек не накопить. Ведь для вас люди, у которых есть сердце, — обыкновенные простофили, и вам доставляет удовольствие пнуть их, чтобы почувствовать свое превосходство. Вы паразит, который питается чувствами и надеждами других. Вы гадкий клещ, который отравляет кровь тех, к кому присасывается.
Блейк говорил тихим голосом, отчетливо произнося каждое слово. Он был всего в нескольких сантиметрах от мадам Берлинер.
— Я всегда старалась помочь этому дому, — пробормотала она, — и в награду меня же оскорбляют…
— Не удалось восторжествовать, так теперь прикидываетесь жертвой. Я не удивляюсь. Как правило, подлость идет рука об руку с глупостью. А ваши представления о помощи вам стоит пересмотреть. С вами в любом случае больше не о чем говорить. А теперь я прошу вас удалиться. Это не лакей вас просит, а человек. Отставим в сторону всякие там сословные заморочки и правила, которые играют вам на руку, и вернемся к элементарным понятиям. Как получается, что наше время ставит вас над такими людьми, как Одиль, которые стоят в тысячу раз больше, чем вы? Вон! Дорогу вы знаете. И чтобы ноги вашей больше тут не было.
Мадам Берлинер вскочила и поспешила к двери.
— Последний совет, — бросил ей вдогонку Эндрю. — Будьте осторожны, дотрагиваясь до калитки, и не забывайте про гололед, в вашем возрасте недалеко до беды…
Обменявшись электронными письмами с Ричардом и Хизер, Блейк наконец-то пошел спать. Поднявшись на свой этаж, он увидел, что дверь в комнату Манон широко открыта. Девушка читала, лежа на постели.
— Ты не спишь?
— Не могу заснуть. Малыш все время шевелится.
— Волнуешься из-за конкурса?
— Конечно.
— Когда будет известно?
— На следующей неделе, накануне Рождества…
— Какое у тебя предчувствие?
— Я боюсь, но очень хочется пройти. Это был бы такой подарок…
— Можно, конечно, попросить домовых и Деда Мороза, но вряд ли это в их власти.
— Скажите, это правда — то, что мне сказала Одиль? Мадам сможет вас оставить?
— Ты знаешь то, чего не знаю я. Со мной она это не обсуждала. Но поскольку у нас с тобой доверительные отношения, могу я попросить тебя об одной, скажем так, не совсем обычной услуге?
— Все что угодно.
Блейк, убедившись, что коридор пуст, понизил голос:
— Когда мы в следующий вторник будем все вместе ужинать, мне бы хотелось, чтоб ты кое-что сделала.
— Что именно?
— Изобразила, что плохо себя чувствуешь.
— Зачем это?
— Водительские права есть у меня одного, и я повезу тебя в больницу на обследование.
— Вы не хотите ужинать вместе со всеми?
— Разумеется, хочу, но еще больше я хочу, чтобы Одиль и Филипп остались наедине — понимаешь, судьбе надо немного помогать…
Манон сразу все поняла.
— А если придет Мадам?
— Она не будет выходить из своих комнат.
— Она дала на это согласие?