Говорить было как-то совершенно не о чем. Вчера в дороге им было не в пример интереснее.
Мимо пруда простучала электричка. Ее светящиеся квадратики окон разворачивались, как кадры кинопленки.
…Володя не успел поставить рюмку на стол и танцевал с поднятой рюмкой, а ее рука лежала ниже его ладони. В общежитии инженерно-технического училища праздновали Новый год. На Ритином безымянном пальце было кольцо – нарядное, как бывают нарядными ненастоящие драгоценности. И рука тоже была нарядная, праздничная. Какая у нее была нарядная, нежная, умная рука и как преданно она припала к Володиной, накрыв его пульс.
Так графически выглядит счастье: рука и рука, их венчает поднятая рюмка с растопленным солнцем, а в рюмке – радости да ошибки. Незатейливое счастье. А настоящее счастье всегда незатейливо…
Эх, Володя… Кто тебя, сироту, теперь любить-то будет?
Ромео соскучился и для начала положил на Ритино плечо свою ладонь, которую он накануне тщательно вытирал пыльной ветошкой.
Рита повернулась, внимательно посмотрела в его лицо. Это было чужое ненужное лицо, красивое ненужной красотой. И Рите вдруг стало ясно, как божий день: так же глубоко, как обида, въелась в нее любовь, и ни заменить, ни подменить, ни даже притвориться она не в состоянии.
И получалось, что жизнь бежит не по спирали, как положено, а по замкнутому кругу.
Рита поняла это и пала духом. Она сняла со своего плеча руку Ромео и вернула ее ему на колено.
– Ты чего? – удивился Ромео.
– Ничего.
– А чего же ты меня звала?
– Просто так…
Ромео обиделся.
– А зачем я приехал?
– Можешь ехать обратно.
Рита открыла дверцу и вышла из машины.
Ромео опустил боковое стекло и высунул голову. Она блеснула взором. Не посмотрела глазами, а именно блеснула взором.
– Чего же ты стоишь?
Ромео обиделся еще больше, спрятал голову, включил зажигание, и машина пошла, переваливаясь на ухабах.
День у Гошки выдался явно неудачный – весь, от начала до конца. Это всегда так: если с утра не повезет – то уже на целый день. Но сегодняшний день подходил к концу, его надо было просто выключить из жизни, повернуть, как ручку счетчика. А завтра начнут тикать новые минуты – копеечки.
Гошка был человек деловой и понимал, что все в жизни имеет свое конкретное применение, и даже солнце каждое утро выходит на работу. Отработает двойную смену – и за горизонт.
Машина выбралась на бетонку и побежала, шибко перебирая колесами. Руль крупно вздрагивал под рукой. Посреди неба повисла луна.
«А зачем луна? – подумал Гошка. – Бесполезная вещь. Люди летали, все выяснили: атмосферы там нет, жить на ней нельзя. Горы да пыль. А попробуй убери ее с неба, что же это получится за ночь без луны… Значит, луна все-таки нужна. А зачем? Ни за чем. Просто так.
А сегодняшний вечер зачем? Он приехал, она выкупалась, он уехал. Как будто не могла выкупаться одна, без него…»
Гошка увидел памятью, как она ушла в туман и вышла из тумана – странная, гордая. Никого у нее нет, и никого ей не надо.
Гошка вдруг расстроился ни с того ни с сего, и ему, вместо того чтобы ехать в парк, сдать машину сменщику, захотелось вернуться обратно к пруду. Может, она еще сидит там одна на замшелом камне величиной с избу.
Гошка было притормозил, но в этот момент прямо перед ним возник «додик» с простертой рукой.
– Куда тебе? – высунулся Гошка.
– В город.
Гошка задумался, как витязь на распутье, потом махнул рукой:
– Садись…
Рита сидела на камне, позабыв про радикулит, жалела, что отпустила такси. Ей хотелось догнать машину, схватить ее за колеса и уговорить Ромео отвезти ее в город, в Козицкий переулок.
Она взбежит по лестнице и много раз, как на пожаре, нажмет Володин звонок.
Дверь откроет насмерть перепуганная бабушка, а увидев Риту, испугается еще больше.
– Что, что, что случилось? – забеспокоится бабушка.
– Спрашивать буду я, – скажет ей Рита, – а вы только отвечайте на вопросы: «да» или «нет». Вы в своей жизни хоть один день работали?
– Нет, – скажет бабушка.
– Вы заработали хотя бы один рубль?
– Нет.
– А вы сделали счастливым хотя бы одного постороннего человека?
– Нет.
– Так что же вы от меня хотите?
А Володя выйдет из-за бабушкиной спины на крупный план, и они окажутся лицом к лицу.
– Я устала жить без любви, – скажет Рита. – Я пришла мириться…
А он положит свою руку на ее плечо и скажет одно слово:
– Помирились…
Бесполезная планета освещала дачный поселок, и в ее неверном рассеянном свете все недостатки спрятались, а достоинства выступили, восторжествовали.
Было тихо, успокоенно, прекрасно. Пруд поблескивал, как битое стекло. Дорога лежала кольцом – светлая, чистая и честная. За домами дышало поле. За полем – лес, настоящий, дремучий. В нем жили ежи, белки, а может, даже какой-нибудь крупный, меланхоличный, добрый зверь.
У меня есть мечта: прыгнуть с парашютом и медленно лететь между небом и землей. Интересно, о чем в это время думает человек? А может быть, он ни о чем не думает, испытывает один восторг…
Я знаю, что никогда не окажусь между небом и землей, потому что для этого надо записаться в спортивное общество. А мне некогда. У меня в этой жизни масса обязанностей: в данную минуту я обязана сидеть на летучке и слушать то, что говорит моя непосредственная начальница Гальченко.
– Товарищи! – говорит Гальченко. – По последним подсчетам, в сумасшедших домах и нервных диспансерах самый большой процент составляют работники телевидения. Можно сказать: профессиональное заболевание…
Я понимаю: те, кто входит в процент, не видят принципиальной разницы между тем домом и этим. Тут и там очень много народу, и никто не знает, кто он есть на самом деле. Сумасшедший с манией считает, что он – одно, а лечащий врач видит его иначе. То же самое на телевидении: каждый редактор видит себя иначе, чем его начальник. Лично я кажусь себе умной и обаятельной. Я похожа на Наталью Гончарову, только без денег и без Пушкина. А моей начальнице кажется, что я глупая и противная. Я могла бы разубедить Гальченко, но ей некогда меня выслушать. У нее тоже очень много обязанностей. Ей даже сны снятся на телевизионную тему.
– Товарищи! – продолжает Гальченко. – Давайте беречь друг другу нервы. Давайте говорить друг другу «спасибо» и «пожалуйста»…
Возле меня сидит штатный сценарист Володя Порханов. Лицо и руки у него белые и какие-то сырые, будто он долгое время стирал в мыльном пару. Володя внимательно смотрит перед собой, преодолевает страстное желание выпить.