– Да не разрешат ей прописать столько народу, Костик! Я узнавала…
– Может быть, может быть. Поэтому я и предлагаю прописать здесь кого-то одного, а лучше всего – человека со стороны, абсолютно незаинтересованного, для объективности будущего решения, так сказать. Он потом сам и квартиру приватизирует, и продаст, и комиссионные свои получит. А деньги мы поделим по справедливости, и тебя, тетечка Нина, не обидим.
– Ну так давай вот Олега и пропишем! – встрепенулась ему навстречу Нина.
– Какого Олега? Вот этого? – мотнул головой в сторону дивана Костик. – Ты что, меня совсем за идиота держишь? Какой же он незаинтересованный? У него тут интерес огромный, двойной и тройной, абсолютно шкурный.
– Слышь, ты! – вдруг тихо подал голос молчавший до сих пор Олег. – Заткнись, а? Ничего мне тут вашего не надо. И вообще – слушать вас всех противно. Сожрать готовы друг друга. Тоже мне, близкие родственники! Да вы больше на крысиную стаю смахиваете…
– А не твое дело, понял? Ты кто вообще такой, чтоб нас тут учить? – взвизгнула из своего кресла Настя.
– Насть, тише… И ты, Олег, помолчи, пожалуйста. Я же тебе помалкивать велела, не помнишь разве? Вот и сиди тихонько, пока люди договариваются, – с тихим шипящим раздражением повернулась к своему приятелю Нина и, обернувшись к Костику, уже другим, спокойно-деловым тоном продолжила: – В таком случае мы здесь, Костик, прописываемся вдвоем с твоей матерью, и все. И приватизируем потом квартиру пополам. По крайней мере, это будет справедливо.
– Да где, где справедливо-то? – снова подскочила из своего кресла Настя. – Ни котенка, ни ребенка у тебя, а половину – отдай? Да фиг с маслом! Я всю жизнь от себя отрываю, хлеба досыта не ем, троих детей на ноги ставлю, а ты? Сама для себя и жила только! Вот и хватит! Иди-ка теперь, поработай, как я. Все теперь сполна получишь, без Гошки-то. Сидит тут, фря накрашенная, по справедливости ей…
– Мам! Мама! Прекрати, чего ты… – пытался усадить ее снова в кресло Костик.
– А чего она?! – оттолкнула его могучей рукой Настя. – Меня прямо зло сразу берет, когда она начинает за справедливость тут толковать.
– Насть, давай по делу, а? Все равно ведь сегодня этот вопрос решить надо. Ты успокойся, пожалуйста! А о справедливости мы с тобой потом поговорим. Завтра. Ты ж ко мне завтра приехать хотела, денег взять на оплату учебы девочек, так ведь? Вот и поговорим.
– Какая ж ты все-таки сволочь, Нинка, – тихо и горько прошептала Настя, опускаясь, будто падая без сил, в кресло и тут же сникая, как потерявший свою начинку воздушный шарик. – Какая сволочь… Всех своими подачками купить хочешь.
– Вот и хорошо. Вот и ладно. Конечно же сволочь, Настенька.
– Нет, я вообще не понимаю, что здесь происходит? Вы что все, с ума посходили, что ли? – раздался из дальнего угла гостиной возмущенно-громкий голос всеми забытого Славика, сидящего аккуратно-пряменько на своем стульчике. – Вы чего тут делите? Оно что, все ваше? Квартиру эту мой дед получал, профессор Онецкий, еще при Сталине. И здесь всегда Онецкие жили! Потомственные медики, между прочим!
– И ты, что ль, потомственный медик? Что-то не похоже, – окинула Славика презрительным взглядом Настя. – Ты скорее на дворника смахиваешь иль на вахтера какого.
– Да, я не медик! Но я – тоже Онецкий! А ваша родственница вообще здесь ни при чем! Кто ж мог предположить, что она дядю Бориса так нагло переживет?
– Да уж, действительно… Совсем обнаглела старушка, – тихо и зло усмехнувшись, пробормотал удивленно Олег.
– А ты вообще помолчи! Маргинал презренный! И все вы. Набежали тут… Плебеи…
– А сам виноват! – снова взвилась-трепыхнулась в своем кресле Настя. – Надо было вовремя прописываться-то! А теперь уж поздно, батюшка! Теперь наша тетка тут одна числится. Потому и фиг тебе! Да и подумаешь, барин какой нашелся! Онецкий он… Сам-то на себя прежде посмотри! Еще и обзывается!
– Тихо, тихо, мама… – снова раздраженно пытался урезонить ее Костик. – Ты успокоишься сегодня или нет?! Мешаешь же только.
– А тетя Маша меня все равно пропишет, поняли? Она мне обещала! Она мне отказать не посмеет! И не надейтесь даже, – обиженно продолжил Славик. – Она-то как раз все понимает.
– Господи, мы так никогда ничего не решим, – вдруг громко выдохнула с тоской Нина. – Хоть трое суток будем сидеть и рвать друг друга на части, а так ничего и не решим! Давайте уже будем определяться как-то, что ли. Время-то не на нас работает! И вообще, я этим врачам не верю.
– В каком смысле? – уставилась на нее озадаченно Настя.
– А в таком! Никакой у нее не приступ, а самый настоящий инфаркт. Просто в больницу ее везти не захотели – старая потому что… Нам обязательно сегодня надо прийти к какому-то решению! Торопиться надо! Как вы не понимаете этого, удивляюсь. Развели тут базар.
Настя, Костик и Славик замолчали, сидели, смотрели на Нину, глубоко задумавшись и нахмурив лбы, подсчитывали в уме все свои плюсы и минусы и возможные варианты этих самых плюсов и минусов. И только Олег смотрел на свою женщину с ужасом. Во все глаза смотрел, будто видел ее впервые. Надо же, а ему всегда казалось, что он просто жалеет ее, такую одинокую и абсолютно не деловую, так наивно и по-детски испуганно убегающую от наступающего призрака старости, такую безысходно-богатую и никем не любимую, такую трогательно-незащищенную…
Первым нарушил молчание Костик. Встал с дивана, вышел на середину комнаты, окинул всех своим странным, ледяной голубизны с примесью легкомысленной смешинки взглядом:
– Ну что ж, господа плебеи, начнем все с самого начала. Значит, так. Голубых кровей дворян из списка исключаем. Случайно затесавшихся в него презренных альфонсов – тоже.
* * *
Мария очнулась от легкого будто прикосновения – хватит, мол, спать, вставай… Осторожно открыла глаза, уставилась в потолок. Вроде не кружится больше. И окно не такое солнечно-яркое, а серовато-сумеречное уже, и тоже на месте стоит, слава богу. А только сил никаких опять нет, даже и рукой пошевелить трудно. И дышать опять трудно… Господи, а это кто в углу комнаты сидит, тихо так, то ли смотрит приветливо, то ли улыбается жалостно. Сашенька?! Нет, не Сашенька. Кто же это… Две размытые будто тени, и не видно ничего.
– Здравствуй, Машенька.
– Господи, Наденька! Любочка! Как же вы…
– А мы к тебе, Машенька. Ты не гони нас. Поговори с нами, Машенька.
– Да как же вы здесь, сестренки вы мои дорогие…
– Да ты не бойся нас. Расскажи лучше, как ты тут.
– Да видите, живу до сих пор. И вас похоронила, и Бориску своего похоронила, а все живу! Приболела только – вздоху нет совсем. Осталась одна в хоромах огромных, деточек ваших с ума свела. Очень уж они искушаются. Слышите вон, как кричат друг на друга?
– А ты прости их, Машенька. Они и сами не знают, чего творят… Трудно им, понимаешь? Не знают они ничего, не ведают. И научить некому! Нет здесь учителей таких, каждый сам себе учитель. И мы ведь не знали! Не помнишь разве? И мы ведь раньше души твоей светлой не видели, не пытались даже и разглядеть ее. Тоже за призраками гонялись да искушались на них зазря. Вот и дети наши любовь свою, богом данную, вырождают по капельке, запихивают ее в себя, в самые темные уголки, подальше да поглубже.